Наши домашние дела - [9]
Боже мой! да вѣдь мы это уже давно слышали, и вы сами вѣрно уже объ этомъ говорили, потомучто объ этомъ говорили всѣ и говорить перестали! Какую вы еще теперь нашли теорiю искусства для искусства? какiя нашли вы крайности и середину? Оставьте искусство съ его законной свободой творить, а главное — закройте хоть на минуту ваши книжки, разстаньтесь въ вашимъ душнымъ кабинетомъ, выходите на свѣжiй воздухъ, загляните въ мiръ дѣйствительной жизни. Сдѣлайте это, и тогда не можетъ быть, чтобы во всемъ вашемъ днѣ, во всемъ этомъ мiрѣ не нашлось ни минутки, ни уголка, гдѣ-бы не торчали передъ вами призраки откупщиковъ, взяточниковъ, ханжей и низкопоклонниковъ. Если бы въ самомъ дѣлѣ дѣйствительная жизнь всѣхъ и каждаго была въ такой ужасающей степени опутана этими травами, какъ опутало ее ими ваше кабинетное воображенiе, то ни одному честно-думающему и честно-чувствующему человѣку невозможно было бы ни жить, ни шагу ступить, — заглохло бы всякое доброе движенiе. Представьте-же себѣ человѣка, которому судьба вздумала послать такое неслыханное счастье, что живетъ онъ мѣсяцъ, живетъ и нѣсколько мѣсяцевъ, ни разу не столкнувшись ни съ откупщикомъ, ни съ ханжой, ни съ взяточникомъ; а вѣдь падаютъ-же въ теченiе этихъ мѣсяцевъ ему на душу какiя-нибудь впечатлѣнiя и — вообразите, что эти впечатлѣнiя свѣтлыя, даже вдохновляющiя… Куда прикажете ему дѣваться съ ними? Прятать что-ли отъ всего свѣта божьяго? Потомучто вы не позволяете водить васъ къ Шиллеру, а приглашаете всѣхъ къ г. — бову, гонителю искусства для искусства. Между тѣмъ эти свѣтлыя впечатлѣнiя пришли изъ той же дѣйствительной жизни, въ которой ростутъ и сказанныя «травы», но которая на столько сложна, что не исчерпаешь ея четырьмя словами: откупщикъ, взяточникъ, ханжа и низкопоклонникъ; изъ той дѣйствительной жизни, которую вы изволили забыть, занявшись одной вычитанной въ книжкѣ идейкой о существующихъ общественныхъ противорѣчiяхъ, да забывши дѣйствительную жизнь, вообразили какую-то теорiю, которою будто-бы искусство должно руководствоваться въ выборѣ предметовъ для своего творчества.
Согласитесь-же, читатель, что человѣку запертому въ четырехъ стѣнахъ, въ сообществѣ печатныхъ книжекъ и листковъ, но еще не совсѣмъ утратившему чутье къ жизненной правдѣ, очень естественно, подъ влiянiемъ двойной духоты — отъ горячей уличной пыли и книжной мудрости, пожелать, и пожелать страстно, выйти хоть на время изъ этой духоты и освѣжить забитую голову подъ непосредственнымъ дыханiемъ текущей жизни. Пишущiй эти строки очень радъ, что ему пришлось испытать въ себѣ это желанiе и… исполнить его, — радъ тѣмъ болѣе, что иначе можетъ-быть онъ принужденъ былъ-бы остаться во все время бесѣды съ вами въ невеселомъ настроенiи, выразившемся въ предыдущихъ строкахъ; онъ радъ, что теперь можетъ впечатлѣнiя отъ прочтеннаго перемѣшать съ впечатлѣнiями отъ видѣннаго и слышаннаго непосредственно. Чтò выдетъ изъ этой смѣси и займутъ-ли васъ наши впечатлѣнiя — не знаемъ, но знаемъ навѣрное, что въ словахъ нашихъ не будетъ «фальши», что не скажемъ мы ни одного слова изъ постороннихъ, чуждыхъ вамъ побужденiй, не скажемъ ни слова съ какой-нибудь задней, до васъ не касающейся и недостойной васъ мыслью. Мы не боимся, что вы намъ не повѣрите, потомучто ваше собственное чувство васъ не обманетъ…
Петербургъ за мною; я въ третьеклассномъ вагонѣ николаевской желѣзной дороги. Въ сосѣднемъ отдѣленiи небольшая артель молодыхъ рабочихъ поетъ пѣсню, изъ рода тѣхъ пѣсенъ, о которыхъ цыгане пишутъ въ афишкахъ: "веселая, хоромъ". Мудрено вслушаться въ смыслъ словъ этой пѣсни, но легко почувствовать смыслъ звуковъ. Это пѣньё — выраженiе безотчетно-веселой минуты въ прiятельскомъ кружкѣ; поется подъ влiянiемъ недавней легкой выпивки, со всѣмъ упоенiемъ пѣнья, какъ видно по сдвинутымъ совсѣмъ на-бекрень шляпамъ и по взаимнымъ похлопываньямъ лѣнивою, полуразслабленною рукою по плечу другъ друга. Кончилась пѣсня, и вмѣсто рукоплесканiй или иныхъ одобрительныхъ знаковъ, послышались два-три голоса: "Ай-да молодцы!" Вотъ и все… Вотъ и все, чтò я вынесъ изъ третьекласснаго вагона Николаевской желѣзной дороги. Немного, правда; но чтò-жъ дѣлать? Хотѣлось-бы разговориться, да нужно особенное умѣнье, чтобы разговориться съ русскимъ человѣкомъ: заговорите неумѣючи, онъ все будетъ отвѣчать полусловами, да послѣ каждаго полуслова обмѣривать васъ полнымъ, открытымъ взглядомъ съ головы до ногъ. Эти взгляды не смущаютъ, а только затрудняютъ неумѣющаго собесѣдника; за ними слышится мысль: "А кто тебя знаетъ, какой ты человѣкъ и чего отъ меня хочешь"! Тутъ казалось-бы стоитъ только никѣмъ и ничѣмъ не прикидываться, а явиться самимъ собой, чтобы прiобрѣсть довѣрiе и развязать языкъ русскаго человѣка. Но и это не всегда такъ: явится иной тѣмъ, чтó онъ есть, т. е. наблюдателемъ; наблюдаемый субъектъ почувствуетъ это инстинктивно — и сожмется… Словомъ, тутъ нужно умѣнье, которое не у всякаго изъ насъ найдется въ достаточномъ количествѣ.
