Нашествие - [29]

— О вас в округе не молчат.

Отец и гость упёрлись друг в друга взглядами.

— Надеюсь, говорят хорошее, — ответил Бурмин.

Мите захотелось сквозь землю провалиться:

— Папенька имел в виду…

Но Шишкин поднял руку:

— Благодарю, мой друг. Я сам способен выразить, что имею в виду.

И указал на кресла:

— Прошу, господин Бурмин. Что вы читаете? — кивнул он на книги, которые гость вынул из-под мышки, усаживаясь.

Бурмин показал ему иностранные титулы. Понял свою ошибку. Пояснил по-русски:

— Мысли о состоянии соревнования с Америкой Адама Смита. Теория нравственных чувств. Проповеди Гейлера. Опыты Монтеня.

— А, с Америкой.

Митя заёрзал. Отец захотел поумничать. Выставить себя дураком!

— Отец, я…

Но тот и ухом не повёл:

— Вы с ней, гляжу, уже соревнуетесь. С Америкой.

Бурмин вопросительно поднял брови.

— Там вот господа аболиционисты запретили ввоз африканских рабов, — пояснил Шишкин. — А тут у нас, в Смоленской губернии, все только и говорят, как вы расстроили свои дела, когда дали свободу своим крестьянам.

Митя ужаснулся. Но Бурмин глядел всё так же дружелюбно:

— Раз вы спрашиваете, то, я так полагаю, не слишком верите тому, что толкуют.

В глазах у Шишкина-старшего блеснула искра.

— Я навёл некоторые справки. Крепостные…

Бурмин улыбнулся:

— Давайте называть всё своими постыдными именами: рабы. Крепостное право только звучит как право. Называйте как есть: рабство. Рабство, рабы, работорговля. Рабовладельцы.

Каждое слово казалось Мите щелчком кнута у отца перед носом. Представив, как тот сейчас заревёт, Митя вжал голову в плечи. Но старший Шишкин только с любопытством спросил:

— Чем же вам плохо слово «помещик»? Вы — помещик. Я — помещик.

— Жалкая попытка лучше выглядеть в собственных глазах. Нет. Я был рабовладельцем. Я покупал и продавал людей. Когда я сказал себе это вот этими словами, мне стало проще понять остальное.

— Ну и как? Всё поняли? — ухмыльнулся Шишкин. Он видел, как рядом корчится в кресле сын, это смешило.

— Да, — просто ответил Бурмин. — Рабство невыгодно экономически. А значит, мешает прогрессу.

— Что же помогает?

— Личная корысть. Адам Смит прав. Каждый хочет быть богатым. И не хочет быть бедным. Как я сказал: всё очень просто. И ребёнок поймёт.

Шишкин усмехнулся:

— Не каждый. Кто-то свинья и хочет только напиться в стельку и лежать в канаве. Что тогда?

Бурмин пожал плечами:

— Да ведь если свинья, то рабство не исправит. Только ухудшит.

Белые, обтянутые перчатками руки — как бы совершенно отдельные от бесшумного невидимого лакея — порхнули между ними, стали расставлять чай. Шишкин не глядя показал на стопку книг:

— Уложи для господина Бурмина. Да опрятно!

Белые перчатки бережно обхватили тома.

Шишкин подался к собеседнику:

— Не согласен только, что Американские Штаты нам пример.

— Почему? И там и там мы видим огромную страну с бесконечным разнообразием географических форм. Страну, в которой класс рабов составляет производительную…

Шишкин плеснул руками — как бы отталкивая Американские Штаты вместе со всеми их географическими формами:

— Англия! Вот за кем нам надо тянуться и кому подражать.

— Англия не использует труд рабов. Её крестьяне и фермеры…

Чай остыл, так и не тронутый в пылу разговора, и Митя уже улыбался («обошлось»), когда Шишкин оборвал свою мысль на полуслове и оборотился к сыну:

— Митюш, как бы лакей-дурак с книгами ералаш не устроил. Сделай любезность, проверь, всё ли с толком сделано? Проверь, — твёрдо заключил он, видя, что сын колеблется.

Митя встал, извинился и вышел.

Бурмин скрестил руки на груди.

— Нуте-с, — наклонился к нему Шишкин. — Бог с ней, с Англией. И с Америкой тоже. Теперь, когда вы меня охмурили и расположили к себе и мы наедине, господин Бурмин, выкладывайте, какое у вас ко мне дело.

Бурмин смотрел ему в глаза.

— Не трудитесь выдумывать какую-нибудь любезность, — добродушно посоветовал Шишкин. — Я прекрасно осведомлён, что никто не ищет моего общества только потому, что я душка. Потому что я не душка.

Бурмин закинул голову, громко расхохотался. Лукаво посмотрел на Шишкина:

— Благодарю за откровенность. Отвечу той же. Вы рабовладелец. Я — бывший рабовладелец. Продайте мне семью из ваших душ.

Шишкин не скрыл, что удивлён:

— Вот как… Хм. И какую же?

— Мать с тремя детьми из Мочаловки. У которых отец сгинул.

«Я гляжу, он моих людей знает лучше, чем я», — насторожился Шишкин.

— Можно, — наклонил голову. — Отчего ж не уступить соседу.

— Премного обязали.

— Вы и цену не спросили.

Взгляд Бурмина несколько отвердел:

— Спрашиваю.

— Борщовский лес.

— Мой лес?!

— Который с моим граничит.

— Шутите. За бабу с тремя малолетними детьми?

Шишкин пожал плечами, сделал сальную харю, подмигнул:

— Не за бабу с детьми. За прихоть.

Бурмин с улыбкой встал:

— Что ж. Благодарю за ответ.

— Не тороплю. Подумайте.

— Бурмин, вы разве уже уходите? — спросил в дверях Митя. Он заметил, что Бурмин и отец выглядят не то смущёнными, не то недовольными друг другом.

— Пора, — улыбнулся ему Бурмин, поклонился отцу. — Было большим удовольствием познакомиться.

— Не хотите, как хотите, — осклабился Шишкин, поднимаясь и протягивая гостю руку.

— Вы о чём-то повздорили? С моим отцом? — лепетал смущённый Митя.