Нашествие - [30]

— О нет.

— Мне показалось… когда я вошёл… Я знаю, его это выражение… На физиономии…

— Не берите в голову, дорогой друг.

И чтобы остановить расспросы, напомнил:

— Так, значит, договорились? Жду вас в гости и заранее прошу прощения за своё спартанское хозяйство. Но обед обещаю.

В прихожей лакей протянул Бурмину твёрдый пакет, обёрнутый бумагой и перетянутый крест-накрест бечёвкой.

— Изволите книги уложить вам в коляску?

— А, — обернулся тот и улыбнулся Мите. — Чуть не забыл.

Но он не забыл.

Едва коляска отъехала на приличное расстояние, на лицо Бурмина набежала нетерпеливая тревога. Он торопливо потянул поводья, остановил коляску, стянул перчатку, надорвал пальцем пакет. Встряхнул рукой — порезал палец о бумагу.

Вытащил одну.

Пакет небрежно бросил на сиденье. Остальные книги его не занимали. Он взял их лишь затем, чтобы замаскировать истинный предмет своего интереса: лиловый томик с обманчивым названием «Проповеди». Раскрыл, пролистнул. Солнце лизнуло страницы, которые давно не видели света.

Это была точно она. Книга, о которой он прежде только слыхал, ни разу до того ему не случалось её видеть, единственный в России экземпляр сохранился в собрании масона Синицына. Вот этот. Точно боясь, что может сбежать или испариться, Бурмин заложил лиловую книгу за отворот сюртука. Подобрал поводья и пустил лошадь скорой рысью.

Шишкин-старший наблюдал за обоими сверху — перегнувшись через перила лестницы. Видел, как Бурмин взял книги, взял перчатки, прикоснулся к краю шляпы, вышел. И только тогда негромко окликнул:

— Митяй.

Вестибюль бывшего барского дома гулко отозвался эхом. Сын поднял голову. В его глазах отец прочёл сердитую настороженность: «Вы меня подвели. Опять». Неожиданно для себя Шишкин-старший ощутил досаду и грусть.

— Да, отец, — холодно откликнулся сын.

Но и легко сдаваться отцу тоже не хотелось. Неспешно спустился. Заставил сына себя подождать. И только поравнявшись, проворчал:

— Первый твой приятель, который дурак меньше остальных.

— Он вам понравился?! — изумился Митя.

— Нет, — серьёзно ответил отец.

Митя ответил недоумением, но отец решил, что на первый раз откровенности хватит.

— Водись с ним. В гости зови, в гости ходи. — Наставительно добавил: — Примечай всякое.

— Что?!

— Сам не знаю.

Шишкин не стал дожидаться лакея (он не привык и поэтому не любил, когда его касались чужие руки), сам взял свою пуховую шляпу и направился обрадовать своих мужичков новым проектом бумажной фабрики.

— Работы будет много, не спорю, — воодушевлял Шишкин. — Так и доход будет тоже немалый. Не только мне. Всем. Кто рубит. Кто древесину подготовляет. Кто на фабрике работает. Всем.

Мужики ответили на новость молчанием.

Не трепещущим, уважительным. Оттенки Шишкин тонко различал. А тяжёлым. Несогласным. Исправить его следовало немедленно, пока ещё только запахло дымком — не занялось, не разгорелось, не затрещало. На сходку пришли не все, а только коноводы — то есть в округе самые степенные, уважаемые и зажиточные. С ними приходилось считаться. Да, они были его собственностью, но собственностью одушевлённой и способной устроить пакости, взбаламутить остальных, да так, что на усмирение пришлось бы вызывать из Смоленска войска. Это было бы вредно для дел и прибыли, поэтому Шишкин говорил с ними твёрдо, но уважительно, то есть держал себя в руках.

Пока что получалось. Но он уже опасался, что ненадолго.

— Ну? Или затея вам не хороша?

Мужики принялись переглядываться, подталкивать друг друга локтями.

— Давай, Самсон, ты скажи.

Высокий мосластый мужик с чёрной бородой выступил вперёд:

— Ваську, ивинского-то, мы давно знаем. Башковитый. Если говорит, то дело.

— Дело, дело, — закивали остальные.

— Ну. Так что вам не так? — Шишкин чувствовал, что закипает.

— Так ежели деревья-то рубить… лес надобен, так?

— Так, — подтвердил Шишкин.

— Много леса.

— Верно.

— Так ведь в Мочаловке такого нет.

«Не ори», — приказал себе Шишкин. Перевёл дух. Заговорил, сдерживаясь:

— А я почти сговорился с соседом, прикуплю Борщовский лес.

Мужики всколыхнулись, их восклицания и ахи прокатились волной.

— Вы его хорошо знаете, — попытался перекричать ропот Шишкин. — Лес большой, старый.

— Борщовский-то? — с деланым равнодушием уточнил Самсон, не сводя с Шишкина острого, пронзительного взгляда. — Это в котором людей укокошили?

«Сам знаешь, скотина, — начал беситься Шишкин. — Нарочно ведь спрашиваешь, чтоб народ раззадорить».

— В убийстве дознаватель разберётся! Уж вызван. Лиходея надут, поймают! Накажут.

Но мужики не слушали, гудели:

— Борщовский! Ни в жисть… Поганый лес. Поганый.

Шишкин рассвирепел.

— Молчать! — гаркнул, не сдержался.

Все умолкли. Бороды перестали кивать. Глаза смотрели твёрдо и недобро. Шишкин засопел, глотая собственный гнев. Проглотил. Снова попробовал вразумить:

— «Поганый». Слушать противно. — Он сплюнул. — Как бабы трясётесь. Самим не стыдно? Или деньги не нужны?

Выступил вперёд не Самсон, а другой, с седым клином посреди бороды:

— Вот что… — Он смерил Шишкина красноречивым взглядом. — Барин. Ты нас не суди. Ты сам умный, но недавний. А поживёшь здесь, так сам поймёшь, что к чему.

— Пожить-то поживу, да сколько ж времени убежит, пока пойму. Скорее договоримся, ежели толком объясните.