Наш знакомый герой - [5]

А Гусаров все же запутывался с женщинами. Если б он был бабник — другое дело. Но бабником он не был, за что женщины тоже его любили. Но вдруг нарвется на какую-нибудь истеричку или психопатку, которая испортит жизнь не только ему, но и его жене Наталье? Бабы на многое способны, воображая, что любят.

Впечатления истерички Ирина не производила, замуж любой ценой не рвалась. Она, как и Горчакова, понимала, что является плохим материалом для строительства семьи. Ирина была не первой из приятельниц Горчаковой, кому Горчакова должна была объяснить, что в Гусарова лучше не влюбляться.

— Но почему? Я же не собираюсь его разводить. А жену он явно не любит.

— Я бы не говорила этого так уверенно. И потом, он — писатель!

— Ну и что?

— Ему нужен покой.

— Но ты же сама говорила, что любовь помогает.

— Да. Но любовь. Собственная любовь по собственной инициативе. Гусаров ведь романтик, да и не похотлив. И потом, ему ведь пятьдесят пять…

— Ну, знаешь, седина в голову…

— Не тот случай. Эта банальность верна не со всеми.

Но Ирине хоть кол на голове теши. Обычно Горчакова понимала любую любовь, за что ее и ценили подруги. Влюбилась женщина в водосточную трубу, честь ей и хвала. Женщины бывают такие талантливые, что и телеграфный столб одухотворят. Но Гусаров отнюдь не телеграфный столб, а потому с ним надо считаться. Горчакова так хорошо знала своего друга, что была убеждена: любовь Ирины его только обременит. Да и Ирина не производила впечатления такой уж влюбленной.

Но тут же Горчакова себя одернула. Упрекнула в черствости. Старею, видимо. Переживания подруги не находят в душе отклика.

Ирина хорошая женщина. Очень несчастная. Сирота. То есть отец у нее был. Но была и мачеха. Издевалась над ней. Запирала в уборной на ночь. В наказание. Потом неудачный брак. Потом театр. А вылететь из театра из-за какого-то негодяя Силантьева? Теперь вот работает в котельной и пишет. Наверное, надо помочь ей с этой пьесой. Женщина она умная, но писательство требует и еще чего-то. Иногда человек производит впечатление чуть ли не дурака, а писатель. А другой и умный, но взялся за перо — дурак дураком.

Рядом с Ириной Горчакова чувствовала дискомфорт. За то, что у нее все в порядке. И мама ее любила, да и сейчас любит как-то даже одержимо, и с профессией вроде бы получилось, и с друзьями тоже. А главная внутренняя вина перед Ириной состоит в том, что сама Горчакова и не подумала бы выбрать ее в подруги, их дружба завязалась по инициативе Ирины. А все потому, что суровое и честное лицо Ирины производило впечатление жестокости. Хмурый, секущий взгляд исподлобья, наглядное отсутствие расхожей доброты в резких складках от крыльев носа. Даже то, что Ирина почему-то не употребляла косметики — все это не привлекало на первый взгляд.

— Кстати, я тут Вадима встретила, — сказала Ирина.

Горчакова почувствовала детское, почти неприличное смущение. Ирина выстрелила в нее взглядом, но было неясно, поняла ли она что-либо, нет ли.

— Спрашивал о тебе, — продолжала Ирина.

— Так уж!

— Слушай, Женька, почему ты так низко себя ценишь? Ну, сама подумай: кто ты и кто он?

— Он красивый молодой человек, талантливый актер. А я сорокалетняя старая подошва, которая и в молодости-то не смела поднять глаза на таких, как он.

— Однако он был влюблен в Лепешкину, а она старше его на два десятка лет. И она, кстати, послала его подальше. Сейчас мужчины ценят в женщинах не внешность и не молодость, а интеллект. Если бы ты слышала, как он говорил о тебе, ты бы так не трусила.

Молчи, приказала себе Горчакова. Молчи, молчи. Ей нравился Вадим Усольцев, но впервые в жизни она так отчаянно трусила и сопротивлялась чувству. Да и чувство было смутное, стояло на шаткой основе. Так уж случилось, что Вадим играл главную роль в ее пьесе у этого змея Силантьева. А роль эта была написана с Данилы. Как и Никита. Всех своих любимых героев она писала с Данилы. И постепенно она вообразила, что Вадим похож на Данилу. Но этого не может быть, потому что не может быть никогда. И лучше бы этот злосчастный Вадим ей не снился. Когда Горчакова говорила, что Гусаров хочет покоя, она говорила и о себе. Она тоже хотела покоя. Хотела любви, да, хотела, но еще больше хотела покоя, а любовь и покой несовместимы. По крайней мере, для таких, как она. Конечно, было бы прекрасно, если б Усольцев принял от нее любовь, взял все, что мог. Но мужчины такие тупицы! Дать ничего не могут, а брать не хотят. Для нее было бы счастьем потратить на кого-то несколько лет, а потом отпустить. Конечно же отпустить, как бы больно это ни было. Это бы она как-нибудь пережила. Но и брать никто не хочет.

— Он поцапался с Силантьевым из-за тебя. Тот опять на репетиции говорил о тебе гадости…

— Замолчи! — заорала Горчакова, потому что не могла больше стоять нагой перед Ириной. Ох уж эта Ирина, проницательна, как лазер, но все же не так умна, как думалось. Баба и есть баба. Бытовой разум женщин Горчакова ценила выше мужского, но настоящий ум — это все-таки мужская привилегия. Вот Гусарову бы никогда не пришло в голову потворствовать той любви, на которую невольно толкала Горчакову Ирина. Не любовью — болью грозила эта страсть.