Наш знакомый герой - [2]

Из ведра с грязной водой торчала башка кота. Ну, не чудовище ли? Пришлось его перемывать.

Телефон не звонил. Вот так мы всегда — воображаем, что всем нужны, отключаем телефон, а выясняется, что могли бы и не отключать. Или не включать. А почему, собственно, такая горечь и такие обиды? Что, разве ждала кого-нибудь? Кто-то тебе чем-то обязан?

Никиту вот только жалко. Зря его убила. НИКИТУ НАДО СПАСТИ. И вообще, что-то написалось не так. Но что, что?

Мокрый кот нырнул в чистую постель. Прохиндей.

До чего же удобные сапоги — спала бы в них. НАДО СПАСТИ НИКИТУ. И пускай говорят, что сентиментальщина, Диккенс. Горчакова обожала Диккенса. И пускай говорят, что пишешь для пэтэушников. Это не так уж мало. Раз не сумела завести кучу детей, так хоть для чужих пиши. По Ксеньке тоска смертная, вместе тесно, а врозь… Испортила девку, свое подобие вырастила, мать-одиночка чертова. Красивая девочка получилась, а ухватки все твои — несчастный огрызок женщины. Раньше хоть молодость была, молодость глупость оправдывает. А теперь… В молодости казалось, что если красоты и воспитания негусто, то из этого прямо-таки богатая душа и разум следуют. Нет, душа, конечно, была, но вот с разумом напряженка. А НИКИТУ НАДО СПАСТИ. Но кто же спасет его, кто? А если папаша? Он мужик неплохой. Мужчины стали слабые, защищать их надо. Иногда в бабьей компании, в больнице там или в бане, такого от бабья наслушаешься, что краснеешь от стыда. Бедные мужчины. Беспомощные. Себя Горчакова тоже причисляла к мужчинам, потому их и жалела. Женщины не получилось. И зима катит в глаза…

НИКИТУ НАДО СПАСТИ. Год с ним провела. В лицо бы уже узнала.

Но чего, чего все-таки не хватает? Кажется, история получилась довольно частная, вот в чем дело. Нельзя намеренно занижать уровень. А ведь правильно упрекают, что пишешь для пэтэушников. А надо для всех. Юношеская, подростковая литература? Так напиши «Подростка», дура, как Достоевский.

Черта лысого ты роман написала. Это не роман. Это материал. Всего лишь. Бросить в долгий ящик, забыть о нем, отключиться. А потом ворона в клюве принесет решение? А что — и принесет. Надо только думать, думать о деле.

Раздался звонок. Поглядела в дверной глазок, оставшийся от прежних жильцов квартиры. Глазок — это, конечно, мещанство, но если ты одна летом в пустой квартире…

За дверью, стояла хрупкая, обвесившаяся волосами девушка. Вот и гости. Открыла дверь. Девушка превратилась в Маугли, Вождя обезьян.

— Я не помешал? — спросил Маугли.

Естественно, не помешал. Вот уж кому Горчакова всегда была рада.

— Чего не заходил?

— Да так, тусовался.

— Есть хочешь?

— Как Мальчиш-Плохиш.

На Маугли, как всегда, было сто одежек и все без застежек. Когда он остался в какой-то уже совсем последней безрукавке, Горчакова увидела, что руки у него в кровоподтеках.

— Это что?

— А, стремная ситуация… Но и я ему ушко порвал.

— Ты что? Ты же пацифист.

— Да, пацифист, но не пофигист.

— А что такое пофигист?

— А это тот, кому все по́ фигу. Я увидел у него на куртке вот это. — Маугли разжал ладонь. На ней лежал какой-то значок. — Погляди, погляди, что я у него отхватил.

На значке была изображена свастика.

— Женя, — очень серьезно спросил Маугли. — Ты можешь объяснить мне, как же это так? Женя, ты должна знать, почему бывают такие… Какой-то сопляк, прикинутый как на продажу. Ему всего-то лет семнадцать. (Маугли было уже восемнадцать.)

— Слушай, Маугли, мы с тобой тысячу раз говорили об этом. И до нас говорили об этом люди поумней нас.

— Что подлость безгранична?

— Не подлость. Глупость.

— Да. Он тоже знал об этом. — Маугли протянул Горчаковой том Платона. — Спасибо. В кайф пошло. Мне этот мэн подходит, этот ваш дед Сократ.

Судя по тому, как Маугли ел, домой он не заходил.

— В Тарту тусовались, — объяснил он. — Меня с эстрады несли на руках, — похвастал, не удержавшись.

— Как домой добирался?

— Ментура позаботилась. Посадили в поезд. Ты же знаешь, со всеми можно договориться. Главное, не надо думать, что человек человеку дурак.

— А нахождение в общественном месте в непристойном виде?

— Ха! Кроме моего Почтеннейшего, все знают, что мы, хиппи, люди приличные.

Горчакову внешний вид Маугли не шокировал. Вот ведь как летит время — хиппи уже умиляют, как бабушкин граммофон.

Маугли ел быстро, аппетитно, но удивительно пристойно и изящно. И одежда его, несмотря на внешнюю, кажущуюся неряшливость, была всегда чистой. Сегодня от него пахло железнодорожной гарью — это был любимый запах Горчаковой.

Маугли не пил, «колесами» не увлекался, но, однако же, Горчакова не хотела, чтоб ее дочь Ксюшка жила жизнью Маугли, потому что вот уже четыре года у Маугли фактически не было дома. То есть дом был. Квартира из четырех комнат. Но там жили Почтеннейший и запуганная им женщина, мать Маугли.

Первый раз Маугли бежал из дому в пятнадцать лет.

— Почтеннейший сказал, чтоб я постригся. Или дом, или волосы. Вообще-то было жарко, и я сам подумывал постричься. Но если вопрос ставят так…

Маугли бежал из дому и волосы с тех пор не стриг. Волосы, как ни странно, не делали его женоподобным. Только издали или в этот дурацкий дверной глазок его можно было принять за девицу. А уж когда он брал гитару…