Наш знакомый герой - [7]

— Прикуривать надо от живого огня, — потянулась к пламени свечи. Не лицо — камея.

Интересно, кто же из этих двоих ей понравился? А ведь кто-то понравился — сразу видно. Горчакова завидовала Ирине. Она сама все бы сейчас отдала, чтоб ей кто-нибудь понравился. Просто так, хоть на секунду. Усольцев — это нельзя, это гибель. Забыть. Забыть. А из этих двоих… Режиссер, конечно, отпадает. Судя по всему, он неплохой парень, но таких — пруд пруди. Валера? Нет. Не то чтобы она его боялась, но не могла верить такому. Ротозей… Черта с два. Обманул он ее. За ним явно дела покрупнее. А Гусаров учил ее не верить тем, кто преступает закон. Это все же другой сорт людей. Такую правду жизни Гусаров знал на собственной шкуре, а потому ему надо верить на слово.

— Везде сплошная несправедливость, — с печальной взрослой улыбкой сказала Ирина. — Ну, просто везде. Правды не ищи. Везде выгода и предательство. Вот в театре я работала. Я актриса…

Валера вздрогнул. Ага, проняло голубчика. С корабля на бал. Мало писательницы, так еще и актриса.

— Ну и что же в театре? — впервые открыл рот Валера. Говорил он почему-то с акцентом.

— А что, сами не знаете?

— Откуда мне знать?

— Про театр все знают. Бардак. Он тебя лапает, а ты терпи. И все только на этом. Главные роли — жене или такой же бездарной любовнице. Ладно. Плюнула. Ушла. Сейчас все порядочные люди в котельных сидят. Пьесу написала. А куда нести? В тот же театр. Завлитша мне говорит: ладно, сделаю, только доходы пополам. Говорит — и глазом не моргает. Я из принципа на это не пошла. Чтоб какая-то бездарная Варька Одинцова на мне наживалась? Ну уж нет! Лучше голодать буду, мне не привыкать. Были в моей жизни ситуации. На помойках тоже еда бывает. Нынче все богатенькие… — На глазах Ирины блестели слезы, лицо свела нервная судорога. — Один раз, помню, я дошла так, что сорок три кило весила. Ничего, жива!

Горчакова не могла смотреть на такое. Зачем она говорит все это? Разве можно такое? Бедная, бедная, бедная…

— Ир, помоги мне там на кухне, — спасая Ирину от ненужных откровений, тоже почти со слезами взмолилась Горчакова.

Ирина глянула на нее бездумно, но послушалась. На кухне Горчакова обняла Ирину, прижала к себе, будто стремясь передать ей свои силы.

— Разве можно жаловаться мужикам? Ирка, ну что ты… Они же со страху разбегутся. Их самих жалеть надо, а не участия искать. И про Варьку ты зря при этом режиссере. Может, ты ее неправильно поняла?

— Я — и ошиблась? Да ты что? Ребенок ты, Женька. Смотришь — и ничего не видишь.

Для мужчин, оставшихся в комнате, Горчакова изобразила громкую деятельность. Полезла в холодильник, стала нарезать никому не нужный сыр. Мельком глянула на хранимую для гостей бутылку водки. Была целая, осталось меньше половины. Ирина, перехватив ее взгляд, поняла без слов.

— Женька, ну прости… Я же знала, что ты поймешь. Ну, понравился он мне, понравился… Но это же так страшно, когда тебе кто понравился… Вот я и… — Ирина помолчала, потом глянула с пьяным лукавством: — А Вадик тебя любит, знаешь. Он мне сам сказал. Какая я дура, что выболтала. Я ему обещала молчать. Но знаешь — не умею молчать. Честность мешает. Только помоги мне. Ну, ты понимаешь? Ты меня понимаешь?

Горчакова ничегошеньки не понимала. Вернее, понимала, но не совсем то, о чем говорила Ирина. Она думала, есть ли у Ирины причина ее обманывать? Почему имя Усольцева возникает всякий раз рядом с какими-то Иркиными просьбами? И подтекст такой: ты мне Гусарова, я тебе Усольцева. А теперь вот возник еще «он». Кстати, кто это — «он»? Оказывается, Ирина имела в виду Валеру.

Черт возьми, что за подозрительность. А на самом деле, правдивость Ирины просто-напросто переходит в цинизм, — у каждого достоинства есть не очень приятное продолжение. Другая на Иркином месте предлагала бы то же самое «ты — мне, я — тебе», но обставила бы все похитрей и поэлегантней. А то, что Ирка сочиняет про Усольцева, так это просто из дружеских чувств. Она хочет, чтоб так было, вот и выдает желаемое за действительное.

— Домой я его привести не могу. Там  э т а.

Э т а — была дочь Ирины. Дочь она не любила. Со слезами на глазах признавалась Горчаковой в своей горькой нелюбви. Проклинала себя за это, скрипя зубами. Горчакова знала многих женщин, которые не любили своих детей, но отчаянно притворялись любящими и сами себе верили. Скрывали нелюбовь даже от себя. А Ирка не скрывала. Да и как она могла научиться любить? Любить детей женщину учит мать, а у Ирины матери не было. Ничего и никого у нее не было. Вот поэтому и пьет. Помочь ей надо, помочь. И пьесу написать, и с пьянством покончить. Кто-то про хорошего врача говорил… Лечит гипнозом.

— Ходит, сопит, сухари жрет на всю комнату… Выше меня ростом, вся в прыщах, бр-р… Женька, можно мы у тебя в той комнате?

Горчакова была озадачена. «Мы»! Почему Ирка так уверена в этом «мы»? По виду Валеры совсем не скажешь, что он одержим любовью к Ирине. Именно это она очень вежливо и высказала той. Но Ирина только рассмеялась:

— Ну до чего же ты наивная! Я просто каждый раз не могу надивиться! Мужик после тюряги — и чтоб отказался? Все они кобели!