Наш советский новояз. Маленькая энциклопедия реального социализма - [13]

У нас в стране нет безработицы.

Безработицы нет, но никто не работает.

Никто не работает, но все получают зарплату.

Все получают зарплату, но купить на нее ничего нельзя.

Купить ничего нельзя, но у всех все есть.

У всех все есть, но все недовольны.

Все недовольны, но все голосуют «за».

БАМ

Байкало-амурская магистраль. Железная дорога в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке. Строилась — с перерывами — несколько десятилетий. Последний этап строительства — с 1974 по 1981 г. — сопровождался грандиозной пропагандистской шумихой.

Фазиль Искандер — человек, погруженный в себя и не очень вслушивающийся в шумы окружающей его реальности, однажды сидел на каком-то собрании в журнале «Юность» и, удивившись однообразию произносимых речей, с удивлением спросил у соседа:

— Что это они все говорят: бам, бам, бам?

Сосед рассмеялся и объяснил оторвавшемуся от жизни писателю значение неведомой ему аббревиатуры.

Но страна хорошо знала, что такое БАМ: кто из газет, радио и телевидения (телевизор ведь тоже постоянно бубнил: «бам, бам, бам»), кто из анекдотов (был, например, такой: «Если тебя посылают на три буквы, это еще не значит, что тебя собираются послать на БАМ»), а кто и из личного опыта, вложив в строительство знаменитой магистрали толику собственного трудового пота.

Отношение подавляющего большинства населения страны к этому всенародному трудовому подвигу выразилось в такой — в то время популярной — частушке:

Приезжай ко мне на БАМ,

Я тебе на рельсах дам.

Пускай потешится пизда,

Пока не ходят поезда.

Битва за урожай

Так на советском новоязе официально называлась уборочная. В средствах массовой информации слово «уборочная» этой пропагандистской формулой постепенно было совсем вытеснено. И в газете уже нельзя было прочесть, и по радио или по телевизору уже не услышать было: «В Ставропольском крае началась уборка урожая». Только такое: «На полях Ставрополья развернулась битва за урожай».

Оборот этот (как и все такие же. — «бились» ведь у нас не только за урожай) стал настолько привычным, что весь его идиотизм я по-настоящему ощутил, только прочитав в знаменитом в ту пору романе Фейхтвангера:

► Он подошел к радио, принялся вертеть ручки приемника… Со всего мира хлынули на него разнообразнейшие звуки. Назойливее всех выделялся один голос — пошловатый тенор, который вещал со всех германских радиостанций. Зепп Траутвейн часто слышал этот голос, он принадлежал германскому министру. То, что говорил сей субъект и как он говорил, показалось Траутвейну одновременно гнусным и смешным…

Траутвейн злобно усмехнулся. На каком солдатском языке говорят теперь в Третьей империи. Даже и тон у них казарменный; насильники и фанфароны, они переносят слова из области военной в те области, с которыми не имеют ничего общего. «Трудовой фронт», «бои за производство». Разве фабрики — это поля сражений? Разве труд — военная деятельность? Скоро о германском министре, сходившем в уборную, газеты будут сообщать, что он выдержал «опорожнительную битву».

Впрочем, то, что кричал в эфир этот голос, столь очевидно противоречило действительности, что Траутвейн не мог понять: как человеческий язык способен произносить во всеуслышание такую насквозь лживую бессмыслицу? Голос расписывал жителям Германии, у которых с каждым днем становилось все меньше хлеба, насколько им живется лучше, чем жителям других стран; он говорил людям, которые со страхом озирались по сторонам, прежде чем прошептать слово безобиднейшей критики, что только они пользуются подлинной свободой. Голос нагло искажал все, что делалось вокруг, представляя все навыворот… Каждый слушатель, сохранивший хотя бы крупицу разума, не мог не заметить этого. Но в той аудитории, перед которой выступал оратор, как видно, очень немногие были в здравом рассудке.

(Лион Фейхтвангер. Изгнание)

Наши радиоголоса так же «нагло искажали все, что делалось вокруг, представляя все навыворот». И людей, которые верили в эту ложь, принимали ее за чистую монету, в нашей стране тоже было предостаточно. Но немало было и неверивших, остававшихся «в здравом рассудке».

Но герой фейхтвангеровского романа Зепп Траутвейн — эмигрант. Он живет в Париже, и на все, что происходит в нацистской Германии, смотрит извне. А мы, даже самые трезвые из нас, жили внутри этой тотальной лжи, внутри этого ставшего для нас привычным тотального идиотизма.

Посмеяться и даже поглумиться над выражением «Битва за урожай» я, конечно, мог. А вот саркастическая мысль, что скоро, пожалуй, о ком-нибудь из наших вождей, сходивших в уборную, станут говорить и писать, что он «выиграл опорожнительную битву», мне, наверно, в голову прийти не могла. Разве только если бы я, как фейхтвангеровский Зепп Траутвейн, тоже оказался в эмиграции, в Париже, и слушал эти наши радиоголоса оттуда.

В

Враги народа

Это было, наверно, самое жуткое языковое клише из политического языка советской эпохи.

В России этот якобинский термин в ход пустил Ленин в 1917 году, обозвав так своих политических противников. Потом он стал — не слишком часто — мелькать в различных постановлениях и декретах: в 1918 году декрет ВЦИК «О поставках продовольствия» предлагает сопротивляющихся крестьян «объявить