Наш бронепоезд на нашем запасном... - [16]

— Ты вроде с детьми работал?

— Два сезона, начальником лагеря. Ушел. Дети — мерзавцы, хотя и пионеры, вожатые — бездельники, думают только о разврате. А сейчас сюда швырнули, в это паучье гнездо: одни жиды и гнилая интеллигенция. Все с высшим образованием. Приличных — всего четыре человека, но затюканные, боятся слово сказать. Директор — армянин, но, по-моему, скрытый еврей, хитрый и прожженный тип, играется в поли­тику, но, в общем, замаскированный либерал. Обста­новка сложная. Старики еще стесняются, все же мы их воспитали, кашлянешь пару раз на собрании, он уже понимает, поскромнее выступает. Молодежь растет — страшно смотреть. Поганки. И это их из наших советских вузов выпускают. Ничего святого! Цинизм. Что думают, то и говорят. Я, конечно, пытаюсь что-то сделать. Писал в прессу, на телевидение пишу. Но аппарат у нас не тот, засорили аппарат. Взяточни­ки, бюрократы, равнодушные, евреев много, армян, как будто русские перевелись. Никто ничего не хочет делать, всем до лампочки. А что с идеологической работой? Полная запущенность. Полная. Одна про­форма. Комсомол развалился. Больше половины — можно смело исключить. А что здесь делают? Герцена знаешь? Улица, где шашлычная "Казбек"?

— Тот, что "Колокол"?

— Он. Я тоже думал, "Колокол". А пришел сюда, почитал книги, послушал, разобрался: невозвраще­нец. А мы его пропагандируем налево и направо. Мол, образец гражданственности и долга.

— Это ж при царе было.

— И что? У него все было — живи, не хочу, а он уехал и стал поливать грязью... А если ты действи­тельно патриот и любишь свою страну, если ты дей­ствительно болеешь за правду, ну отсиди, умри, но на родной земле. Зачем же сор из избы выносить?.. Царь как-никак, и все же глава русского государства. Рус­ского! Над ним смеешься — над Россией, значит, сме­ешься? А он поливал, а Европа хихикала: давай, мол! Вот декабристы, они же были ответственными, они же не стали стрелять, вышли тихо-аккуратно, построились, мол, не согласны. Протестовали. И как гордо и красиво. И за то Россия их не забудет. И в Сибирь поехали. И жены за ними! Достойно! Прилично! А чему экскурсоводы здесь учат? Что они школьникам внушают? Ты бы послушал... Я, конечно, все записываю. Зубы у меня крепкие, я их переживу. Всех. Но, можешь понять, тяжело. Разговаривал с ними, предупреждал. Грубят, конечно, хамят. Не здо­роваются. Разные гнусные намеки делают, используют при этом все свое высшее образование. Я уж и слух пускал, что, мол, скоро... восстановится порядок, и приводил разные примеры, — надо сказать, действует, но мало. Капля в море. За это дело надо браться широко. По-настоящему. Иначе мы всю свою страну профукаем. Люди распустились. А наш человек к бла­годарности не привык.

— Почему ты так народ не любишь? Он всю жизнь тебя кормит, поит, работает на тебя?

— Это я на него работаю всю жизнь! Придума­ли — народ, народ, а что это такое? А они действи­тельно вообразят из себя чего-нибудь... Народ — мы! Не надо было трогать Сталина. Надругались над ним, надругались над народом, над его верой, разве люди не с чистым сердцем шли на похороны, на этот кошмар? Надругались, высмеяли. Ничего нет — ни бога, ни черта. Все перемешали, никаких авторитетов. Ни страха, ни уважения. А теперь удивляются: откуда у молодежи цинизм, откуда разврат? Разве в наше время такая молодежь была?! Она гор­дая была! Чистая! Скромная! Идейная! Разве девушки вели себя так пошло? А грузины ходили так по улицам? Народ верил! Сломали веру и ничего не дали. Пшик один. Кукурузника подсунули. А он и рад, и давай языком трепать, а народ — смеяться с него.

— Партия же осталась?..

— Чего? Партия? Партия!..

— Партия — это наша сила, и народ за ней.

— Вот именно, народ, а чего он стоит? Стадо. Как захочешь, так и замычит. То передавили друг друга, рыдали, а сказали: "Сталин — плохой", стали издеваться. Хамье оно хамье и есть. И нечего его идеализировать. Завтра скажем им — опять портреты понесут.

— Вера же осталась.

— Какая?

— В партию, в правду, в справедливость, в Ленина, в коммунизм...

— Вера. Вера и верь. Вера — мало. Хочешь — верь, хочешь — нет. А раньше уважали и боялись всенародно. А с нашим народом по-хорошему нельзя. Это и историей доказано. Его чем больше бить, ему же и лучше. И все они за это, за силу уважали. Потому что любят. Это тебе не Австрия или нем­цы — там дисциплина. А наш Иван выпьет и обмате­рит, что хочешь. Ты посмотри, сколько пьяных разве­лось. Я на праздники пьяного милиционера видел. Стоит и блюет. Разве раньше это могло быть? На бан­кетах, на вечерах — возможно, но не на людях.

— Что ты немцев хвалишь? Они, конечно, хваткие и к технике очень приспособленные. Дисциплина — это верно, но мы не хуже. Мы их потому и победили, что дело наше было правое, а у них — фашизм. Так что не сравнивай. Зачем же? Сам прекрасно знаешь...

— Грамотные все стали.

— Растем, учимся. За это и боролись.

— Скажи, зачем зэков выпустили, сделали из них мучеников. Сколько я помню, кроме националистов все кричали о любви к власти и никто не сомневался. Сколько при расстреле кричали: "Да здравствует Сталин!" Допустим, маскировались, но не все же, не сто процентов. А сейчас они из себя бог знает кого строят! Всякие гадости рассказывают и пишут. Читать эту мерзость, эту грязь, мне, старому, закаленному человеку, тяжело. А как может воспринять осталь­ная часть населения? Много кричат о доверии, мол, у народа сознание выросло, разберется сам. А это — как детей среди бандитов оставить. Не надо было их выпускать. Отсидели бы, ничего б с ними не случилось.