Наш Артем - [84]

— Какой там взят! Недавно нас оттуда здорово ошпарили! Так что поостерегитесь…

Сейчас девять часов вечера. Наконец-то Артем услышал сначала пушечный выстрел Петропавловки, а затем сразу раскатистый на воде звук шестидюймовки «Авроры». Итак, штурм начался.

Ах как просили руки винтовку — да туда, на Дворцовую. Но нужно было принимать делегатов-большевиков, пора и съезд открывать.

В эту ночь вряд ли кто-либо спал в столице. Не спал и Артем. Его слух, его внимание как бы раздвоились. Почему утихла стрельба на Дворцовой? Капитулировал ли, наконец, Зимний? Но нет, вон меньшевик Дан, открыв заседание съезда, нагло заявил:

— Я являюсь членом президиума Центрального исполнительного комитета, а в это время наши партийные товарищи находятся в Зимнем дворце под обстрелом, самоотверженно выполняя свой долг министров.

Тоже мне, «товарищ»!

Из шестисот пятидесяти делегатов, прибывших на съезд, триста девяносто — большевики. Их большинство. Но и меньшевики, и шагающие с ними в ногу эсеры могут замутить воду…

Опять от Зимнего слышен грохот пушек, он заглушает истерические вопли некоторых делегатов от действующих армий. Те пытаются запугать съезд призраком гражданской войны. Ну и пусть себе вопят. Артем невольно ловит себя на том, что считает пушечные выстрелы. И не «Авроры», а крепостных орудий. «Аврора» стреляет холостыми. Наверное, уже завтра всякая буржуазная корреспондентская нечисть будет вопить о варварах большевиках, расстреливающих чудо архитектуры из корабельных калибров. Они замолчат, когда все увидят — стоит Растреллиево творение.

— И смех и грех, товарищ… — Артем понял, что обращается к нему какой-то солдат, взбудораженный, пропахший кисловатыми запахами пороха. — Я, значит, патрулировал возле городской думы… Гляжу, что-то буржуи в дверь зачастили. Решил зайти. А там их тьма-тьмущая. Орут несусветно, и все в один голос предлагают отправиться в Зимний, чтобы, значит, вместе с министрами умирать… Прибежал какой-то господин, говорит, что в Зимнем матросик подстерег этих самых министров да как шандарахнет бомбой… Ну, я, услыхав такое, поспешил сюда. Может, в революционном комитете и не знают еще, что матросы уже во дворец забрались…

Путает что-то солдатик, откуда в Зимнем быть матросам? Но доложить Подвойскому все же следует. Да где его тут найдешь?

На поверку оказалось, что в Зимнем действительно есть матросы, на верхних этажах дворца во время войны был открыт военно-морской госпиталь.

Ох, эта бомба могла наделать много бед.

Шум в зале отвлек Артема. Ага! Меньшевики, эсеры, бундовцы решили демонстративно покинуть съезд. Ну что же, легче будет остальным дышать.

Крики, реплики, не всегда сообразующиеся с языком дипломатии, грохот отодвигаемых стульев… и жиденькая цепочка, человек этак около семидесяти, покидающих зал. Значит, не все меньшевики и эсеры ушли со съезда. Рядовые члены партии левеют, что называется, на глазах.

Глубокой ночью с Дворцовой стали возвращаться делегаты, принявшие участие в штурме дворца. Пришлось сделать перерыв — возбуждение, радость победителей были слишком громогласными, чтобы продолжать заседание.

Артем жадно прислушивался к разговорам в коридорах.

— …А Васька, Васька-то!.. Мы на площади смекнули, что в лоб брать эту махину никаких смыслов нет. Ученые, три года в окопах… Зашли, это, значит, с правого фланга. Глядим, дверь, а крышу на крыльце каменные мужики на спине держат. Дернули дверь — открыта. Мы туда. А там, мать честная, и не поверишь — лестница белая-белая, и посередь красная шерстяная материя положена. Стены зеленые, так и переливаются. А сапожищи у нас все в грязи. Ну, известно, давай обчищаться… А Васька, Васька — вот сукин сын, в грязных своих чоботах да на второй этаж… Открыл какую-то там дверь, сунул в нее свои патлы… потом хлоп дверью и кувырком с лестницы, да еще орет: «Тикайте, братцы, кавалерия!..» Учудил! Ну, мы в ружье, как положено, да кавалерии нет и нет… Поднялись, заглянули в ту дверь — а там, поверишь ли, картина огромадная, аж во всю стену, и название на медной дощечке прибито: «Кавалергарды на параде в Царском Селе». Да там еще на стенке зеркала, зеркала!..

Артем невольно расхохотался. Только что меньшевики обвинили большевиков в военном заговоре кучки анархиствующих интеллигентов. Вот вам Васька — интеллигент-заговорщик.

Было пять часов утра, над Россией вставал первый день новой, социалистической эпохи.

ЭПИЛОГ

Донбасс! У тех, кто здесь не бывал, с этим словом связано представление о беспредельных степях, высушенных солнцем, извилистых речушках, пересыхающих летом — Сухая Плота, Сухой Торец, Сухой Бурлук, Гнилица, и конечно же черных, обдувающих черной же каменноугольной пылью терриконах, унылых деревянных шахтных бараках, серых шахтерских поселках. Все это так: и сухие речушки, и терриконы, и угольная пыль. Но здесь же, в Донбассе, в среднем течении Северского Донца, есть поистине райские места. Северский Донец — река не быстрая и не широкая, от берега к берегу можно пройти по дну. Но именно берега реки приковывают всех, кто оказался поблизости.

В 1887 году «поблизости» оказался А. П. Чехов. «Место необыкновенно красивое и оригинальное, — писал он сестре Марии Павловне, — монастырь на берегу реки Донца, у подножия громадной белой скалы, на которой, теснясь и нависая друг над другом, громоздятся садики, дубы и вековые сосны. Кажется, что деревьям тесно на скале и что какая-то сила выпирает их вверх и вверх… Сосны буквально висят в воздухе и того гляди свалятся. Кукушки и соловьи не умолкают ни днем ни ночью…» А если к этому прибавить, что на правом берегу Донца не одна меловая скала, а сотни… и их вершины напоминают шпили готических храмов, а на левом берегу расстилается изумрудно-зеленая скатерть заливного луга, то поистине и не верится, что это сердце черноугольного Донбасса.