Наш Артем - [83]

— Кобзев, когда ты перестанешь жевать, вот уж ненасытная утроба.

— Дык, Трофимыч, комплекция требует.

— Комплекция! Смотри, какой-нибудь начальник укоротит твою комплекцию шашечкой. Лучше вот проводи товарища в нашу артиллерийскую казарму, да так, чтобы эти пустобрехи самокатчики не увидели.

— В наилучшем виде доставлю.

Артем очутился на крепостном дворе. Кобзев повел его сначала куда-то то ли в рощу, то ли в парк. Артем понял, что они обходят комендантский дом. Потом свернули за уступ стены и оказались в узком проходе, в конце которого виднелась дверь.

В казарме артиллеристов спертый воздух, трудно дышать и сыро. Стены словно бархатом обиты — плесень. Окна узкие, под самым потолком. С потолка свисают электрические шнуры, но электричество не горит, тускло мерцают керосиновые лампы. В их неверном, колеблющемся свете уродливые тени вдруг возникают на стене, переламываются на потолке, рушатся, исчезая в темных углах.

— Ты, товарищ, не знаю уж как и величать тебя, не гляди, что у нас тут темно да сыро, зато народ все свой, все за Советы.

Кобзев внезапно замолк, соображая, а не сболтнул ли он чего лишнего.

— Это хорошо, товарищ. Но мне известно, что не весь гарнизон крепости думает так.

— Самокатчики воду мутят. Но и среди них имеются такие, кто за Временное пальцем не шевельнет.

— Мне бы встретиться с этими товарищами, поговорить.

Артиллеристы сгрудились вокруг Артема. Кобзев успел шепнуть, что товарищ прибыл из Смольного.

Поначалу разговор не клеился, единственное, что Артему удалось выяснить, — кадровых, с самого начала службы, артиллеристов в крепости немного. Война добралась и до этой цитадели. Тех, кто служил с довоенных лет, убили на фронте, им на смену прибывали фронтовики из госпиталей, так что состав артиллеристов оказался разношерстным. Многие были из рабочих, но и крестьян также оказалось немало. Но всех объединяла дума о мире, прежде всего о мире.

Артем рассказал о той позиции, которую большевики занимают в отношении войны. Когда он на минуту замолк, из темного угла казармы чей-то прокуренный голос спросил:

— Ну а когда Советы властью овладеют — выйдет приказ о мире?

Артем не успел ответить, вертлявый солдатик в распахнутой шинели присвистнул:

— Был такой приказ, про энто я еще на австрийском слыхал.

На солдатика шикнули, но он не смутился.

— Тогда гутарили, що приехав казак из Петербурга и привез приказ от царя — заключить, значится, мир. Да попав казак в город, не помню уж какой, и запьянствовал, вот и по сей день его ищут.

— Тю, дурак, байки сказывает, словно не в Питере, а в тридесятом царстве обитает.

— На австрийском в пятнадцатом и мы этак думали, ноне семнадцатый, а миру не слыхать.

— Во, во на австрийском и нам и австриякам уже невмоготу было. Обносились, оборвались. Сойдутся две разведки — ихняя и наша — и давай спорить, кому в плен идти. Одни кричат: «Вы нас первые увидели — нам сдаваться!» А другие: «Нет — нам!» До драки доходило. А то решали тихим манером: «Идите вы к нам, а мы к вам». Так-то служивые. А ноне семнадцатый.

И вдруг голос, полный тоски, отчаяния. Артем даже вздрогнул.

— Нет во мне ни страху, ни радости. Мертвый я будто. Ходят люди, ноют, ругаются. А у меня душа ровно ссохшись. Оторвало меня от людей, от всего отшибло. И не надо мне ни жены, ни детей, ни дома — вроде, как слова такие забыл. Ни смерти не жду, ни боя не боюсь.

— Ты что, служивый?

— Обмокла кровью душа. И нет теперь во мне добра к людям.

Артем понял, что непросто будет найти подход к душам этих людей, хоть они и за Советы, как уверяет Кобзев, но прежде всего в них нужно вселить надежду, веру.

Когда Артем вернулся в Смольный, то узнал, что всех членов ЦК обязали не отлучаться из института.

Всем было ясно — дело идет к развязке. Но Петропавловка все же продолжала беспокоить Артема.

Правда, пока еще есть надежда на то, что правительство в последний момент капитулирует, и революция победит бескровно. Но если «временные» вздумают сопротивляться и крепость окажется в руках правительственных войск, много прольется крови около ее стен.

Днем 24-го Артем узнал, что Петропавловская крепость целиком на стороне Советов, оружие из ее арсенала роздано рабочим.

А потом? Если бы его кто-либо спросил, что было потом, он, наверное, не сумел бы связно рассказать. Может быть, через месяц, может, через год, когда уляжется буря чувств. Ведь сейчас, в эти часы, свершается то, чему посвящена вся его жизнь. Поэтому ему не запомнились отдельные факты, они слились воедино во что-то одно великое.

Владимир Ильич, озабоченный, осунувшийся, встретил молча, пожал руку и снова с кем-то заговорил. А с кем — Артем не знает. Но ему ясно, что Ленин требует скорейшего взятия Зимнего. Конечно, вон уже собрались делегаты II съезда, а Зимний не капитулировал, хотя еще в шесть часов вечера министрам, засевшим во дворце, был предъявлен ультиматум. Отчасти виновником того, что дворец по сию пору не взят, а министры не капитулировали, был парламентер. Ведь в Смольный доложили — арестованы и препровождены в Петропавловку все министры. И вот только сейчас выяснилось, что парламентеры побывали не в Зимнем, а в Главном штабе. Это известие привез Подвойский. Он вместе с членом Военно-революционного комитета Еремеевым поехал выяснять, почему со стороны Зимнего слышна стрельба, но был остановлен красногвардейским патрулем. Подвойский объяснил, что Зимний взят, они едут узнать, кто стреляет.