Наркокапитализм. Жизнь в эпоху анестезии - [18]
Послание Пресьядо было услышано; в 2015 году авторы манифеста ксенофеминизма («xénoféministe»), опубликованного на интернет-сайте коллектива Laboria Cuboniks, даже сделали его догматом веры: гормональный хакинг должен стать инструментом сопротивления[126]. Он, однако, должен был сопро вождаться дополнительным маневром: созданием в домашних условиях средств произ водства гормонов, чтобы положить конец монополии (и формам), установленной промышленным капитализмом. Не только активисты Laboria Cuboniks выступали за расширение DIY[127] в гормональную сферу; экспериментаторами в этой области могут считаться, среди прочих, художники Мэри Мэггик и Байрон Рич[128]. Если Мэггик (своего рода сборщица металлолома) смогла самостоятельно сделать противозачаточные таблетки, чтобы преодолеть трудности с их приобретением во время путешествий, значит это было по силам любому (точнее, любой), кто располагал необходимой информацией. Это всего лишь два примера, демонстрирующие не только то, как серьезно участники формирующейся альтернативной гормональной сцены восприняли доводы Пресьядо, но и то, что эта сцена выбрала активизм в качестве своей парадигмы действия. Это, опять же, показывает, насколько далеко данная проблема выходит за рамки медицины, охватывая целый комплекс политических и экономических проблем и вовлекая всех субъектов наркокапиталистической психополитики – вместе с их окружением. Более того, потребление гормонов является первым шагом в экологическом цикле, перераспределяющем потребленное в соответствии со способом выведения: гормоны выходят при мочеиспускании и циркулируют с мочой, становясь новой формой загрязнения[129]. Противозачаточная таблетка – это проблема далеко не только людей, ее принимающих, но и симптом общего состояния мира, где сходятся воедино антропология, экономика и экология, характеризующие эпоху анестезии как эпоху полубессознательной дезорганизации субъектов. Превращение противозачаточной таблетки в возможность для антионтологического опыта или перепрограммирования бытия в нечто, отказывающееся быть, как предположил Пресьядо, – это способ обмануть бесперебойную работу анестезирующей программы. Но у этого обмана была обратная сторона, которую обнажили тезисы Laboria Cuboniks и DIY-художников: он продолжал считать индивида за индивидом.
Противозачаточная таблетка дискоординирует и деактивирует, но не только: она также снижает возбуждение; она берется заново сосредоточить субъектов на бытии, которым они должны являться, и на задаче, которую они, являясь бытием, должны выполнять, то есть на их работе или их социальной или семейной роли. Заблуждение, столь сильно пугав шее Крепелина, также беспокоило некоторых сторонников противозачаточной таблетки, ужасавшихся зрелищу массы женщин, неспособных контролировать свою сексуальность (или сексуальность своего партнера) и поэтому преждевременно губящих себя. Таким образом, интерес к противозачаточной таблетке, по их мнению, заключался в том, что она позволяла им найти решение проблемы траты гигантских ресурсов, человеческих невозвратных расходов, чистого избытка, который, как они не могли не думать, можно применить с пользой. Возбуждение, или феномен интенсивного выхода из эго, было тем, от чего следовало избавиться: вопрос заключался в приведении этого растрачивания в порядок, превращении его в инвестицию. Каждое действие требовалось учесть – вместо того, чтобы теряться в бесполезных жестах, требовавших вмешательства сил, которым могло найтись более достойное применение, как в случае с больными, успокоенными инъекциями хлоралгидрата. Лучшим способом сделать это была химическая анестезия: отделение субъектов от того, что позволяло им воспринимать, а значит, чувствовать игру сил, которые выталкивали их за пределы самих себя, возвращало их на уровень, где достигалась наибольшая эффективность. Это была эффективность не нарушаемая ничем, за исключением, возможно, различных трудно игнорируемых биологических потребностей, – например, суточного ритма, надежда на растяжение которого все-таки оставалась. Это может показаться кошмаром из воображения писателя, неравнодушного к антиутопиям, но только тогда, когда это представлено в таком свете; в остальное же время это очень метко называется «повседневной жизнью». Однако «повседневная жизнь» субъектов эпохи анестезии больше похожа на череду серых моментов с высоким уровнем нервозности, в течение которых иногда случаются происшествия, говорящие о том, что все могло бы быть иначе. Но изменение может произойти только двумя путями: либо через поиски субъекта, подозревающего, что анестезия не является неизбежностью, либо через заражение возбуждением, которое больше нас самих.
