Направление — Прага - [85]

Патер снова запрятал плеть под рясу.

— Помолимся же за спасение тех, кто не предал нас, и за справедливую кару божью для вероотступников.

Дюро Хмелик глядел в окно, из которого была видна почти вся площадь села. С самого начала учебного года на ней, размокшей и раскисшей от дождей, разместилось великое множество брезентовых палаток немецких солдат, и теперь нигде, даже перед корчмой Шпитцера, не было видно ни одного мужчины в штатском.

— Во имя отца, сына и святого духа, аминь… — осенял большими крестами Эмерам.

Школьники боялись, что тот, кто не повторит почтительно за святым отцом эти слова, получит плетью.

— Отче наш, иже еси на небеси… — начал монах молитву.

— Отче наш, иже еси на небеси… — пугливо затянули дети.

А в это время на площади началось что-то необыкновенное. Около старого колодца с журавлем остановилась автомашина, из нее выскочил тонкий офицерик, вскочил на каменное ограждение колодца и стал что-то выкрикивать. Солдаты в черных мундирах обступили офицерика широким кругом, сняли винтовки с плеч и держали их прямо перед собой, как бы приветствуя кого-то. Тут вдруг почти одновременно пооткрывались ворота крестьянских дворов, окружавших площадь, и уже другие солдаты, в серых униформах, стали выгонять на площадь коров, волов и откормленных хозяйских коней.

Дюро уже не повторял слова молитвы, он впился в окно, широко раскрыв рот. За солдатами из дворов выбегали причитающие женщины, некоторые с детьми на руках, и со слезами на глазах упрашивали немцев не забирать скот.

В этот момент из дома выбежал дядька Грнач с вилами в руках спасать домашнюю животину. За ним — тетка Грначка, чтобы уберечь его от беды. Костистыми пальцами она крепко схватила мужа за ворот и вцепилась в него словно клещ. Но Грнач недаром слыл в селе силачом — однажды в бродячем цирке он вышел бороться с медведем и выиграл сто крон, — резко оттолкнув жену, так, что она упала, он, насупившись, пошел с вилами на молодого, совсем еще зеленого солдата, уводившего его живность со двора.

Солдаты подняли винтовки к плечу.

Только над одним стволом всплыло облачко белого дыма. Дядька Грнач сразу остановился, словно чему-то удивляясь, потом зашатался, как пьяный, выронил из рук вилы и грузно рухнул на землю.

— Но избавь нас от греха вечного, аминь… — понизил голос Эмерам.

— Убили дядю Грнача! — крикнул на весь класс Дюро и с глазами, полными слез, обернулся к соседке по парте: — Бетка! Твоего отца застрелили!

Он схватил свой ранец и рванулся к дверям.

— Куда?! — поймал его за руку монах.

— Оставьте меня! — Дюро ловко, как уж, вывернулся из его рук и выбежал из класса.

Он пересек площадь, заполненную ревущим скотом и плачущими женщинами, и выскочил на луг, на котором немецкие артиллеристы рыли капониры для пушек. Прошмыгнул мимо палаток с дымящимися полевыми кухнями, которых еще вчера здесь Дюро не видел, и побежал к горам узкой лощиной: здесь теперь стояли танки, охраняя подступы к селу.

Мальчик бежал, соревнуясь со временем и волнуясь за жеребенка, у которого, как он считал, была совсем человечья душа и который все понимал с полуслова, ему недоставало только человеческой речи, чтобы быть не четвероногой скотиной, а настоящим товарищем.

— О, Пейко мой, Пейко!..

Это было два года тому назад. Как-то отец рано утром сдернул с него одеяло: «Вставай, Дюрко, у Язмины родился жеребенок!»

Мокрое, скользкое, беспомощное существо неопределенного цвета недвижно лежало в стойле на соломе, а старая Язмина нежно облизывала его шершавым языком. Зажмурив глаза, жеребенок часто дышал. И только это говорило о том, что он жив.

— Не умрет? — посмотрел Дюро на отца.

— Еще какой конь из него вырастет!

— Он будет моим?

— Если ты это заслужишь…

— Бедняжка, как он жалок…

В этот момент жеребенок открыл большие карие глаза и боязливо повернул голову к матери. Язмина поняла его страх и ободряюще ткнула жеребенка мордой. Жеребенок шевельнулся, но в глазах все еще была неуверенность. Язмина недовольно завертела головой и дважды поддала ему под ребра, чтобы был посмелее, ибо страх никому еще не помогал.

Жеребенок тяжело вздохнул, но мать послушал: изо всех сил уперся копытцами в землю, еще не зная, как распорядиться всеми четырьмя ногами; он грустно посмотрел на мать, словно хотел сказать, что никогда не сможет встать на них.

Язмина укоризненно заржала, потом легла на солому возле жеребенка и приказала ему глазами, чтобы он смотрел на нее. Затем она встала осторожно и медленно. Язмина снова облизала его языком и отошла в сторонку. Ему наконец удалось опереться о землю всеми четырьмя копытцами. Он еще неуверенно опирался на них, но уже смотрел на свою родительницу с такой радостью, что Дюро неудержимо потянуло погладить его.

— Сегодня ты его не трогай, — остановил отец. А когда прочел на лице сына недоуменный вопрос, взяв в руки фонарь, пояснил: — Язмина тебя ударит!

— Почему?

— Она сама должна сперва с ним поиграть. А завтра он будет и нашим. Каждая мать должна натешиться своим дитем, понимаешь?

Война уже круто шла к концу, но где-то так далеко от Словакии, что для пятиклассников существовала только в газетах и радио. А сегодня она пришла в их село — и Дюро летит птицей, чтобы спасти жеребенка.