Направление — Прага - [33]

Ян недоуменно поглядывал на майора: «Почему он этого не сделал?»

«Почему я этого не сделал? — думал о том же майор Вайнер. — Проклятье, почему же я этого не сделал? Почему я пренебрег такой исключительной возможностью, больше она мне не подвернется! Что это было со мной?» Он восстанавливал в памяти тот момент, когда голова Юрды вдруг упала на плечо, а руки опустились. Ведь он все время наблюдал за Штефаном, ему больше не на что было смотреть, он видел сосредоточенный, настороженный взгляд Штефана, руки, обхватившие автомат, указательный палец на спусковом крючке. И струйку крови в волосах, и тело, обмякшее в последнем движении. Он понял, что произошло, это было так ясно и однозначно: Штефан стал жертвой случайного попадания, никто не обнаружил его, никто в него не целился, участники перестрелки понятия не имели, что рядом прячется кто-то. «Черт меня возьми, зачем же я тогда сидел как окаменелый и таращился на это бледное, бесповоротно застывшее лицо? Неужели меня так ошеломила смерть, которая ударила как молния и могла так же поразить меня, как поразила его? Или у меня вызвал шок тот факт, что впервые в жизни человек умер рядом со мной, у меня на глазах? Конечно, я не бесчувственная, равнодушная скотина, — размышлял Вайнер, — и войны, настоящей войны, я еще не нюхал, но не это обстоятельство связало мне руки. Ведь я даже не испугался, я не чувствовал ужаса или страха, ничего похожего, скорее я чувствовал какое-то изумление, сильное, невероятное изумление: неужели такое вообще возможно? Это было в первый момент. А когда я опомнился, когда понял, что случилось, я чуть не разревелся, что рядом со мной умер человек. Человек, которого я знал, который еще секунду назад был жив — и вдруг его нет. Я совсем не думал о том, что это был неприятель, что я должен радоваться его смерти. Человек ушел от нас внезапно, напрасно, ни за что ни про что. И мною овладело чувство такой тщетности, такого бессилия, что невозможно выразить. То и дело я слышал: этот пал, тот погиб у Авранша, тот где-то на Балканах, сегодня и ежедневно кто-то где-то погибал, умирал, знакомые, незнакомые, друзья-товарищи или совсем чужие, каждый день этим были полны газеты, люди говорили о смерти, как о погоде, я привык к этому, сочувствовал тем, кого я знал, их семьям и потихонечку, про себя, чтобы не сглазить, думал: слава богу, что я еще живой, что меня это не коснулось. Но совсем другое — ощутить этот переход от бытия к небытию, который я никогда не умел или не хотел представить себе, просто никогда не задумывался над ним.

Правда, у меня были связаны руки и ноги, но это не помешало бы мне дотянуться до ножа Штефана. Он лежал на боку, охотничий нож в чехле висел на поясе, и верхняя часть рукоятки блестела, как зеркальце. Я ее отчетливо видел и сейчас вижу, как вызывающе она блестела. Но смерть Штефана как-то сломила меня, я обмяк, растекся в печали и полной апатии.

И потом, когда мы его хоронили, стоило мне взять в руки один из автоматов, они были брошены в одну кучу с рюкзаками, потому что Ян был выбит из равновесия точно так же, как и я, и забыл про свою роль. Да, стоило мне подхватить самопал, навести на Яна и скомандовать: «Шагай отсюда подобру-поздорову, здесь наши пути расходятся, не поминай лихом». Ну да, теперь легко говорить, — издевался сам над собой майор Вайнер, — теперь-то я выдаю цветистые тирады на прощанье, которое не состоялось». Майор Вайнер тихо вздохнул. Хотел левой рукой откинуть волосы со лба, но тут же сообразил, что у него связаны обе руки и к тому же он привязан ремешком к левой руке Яна. «Ein blöder unverbesserlicher Trottel[7], — пробормотал он с отвращением. — Поделом тебе, безнадежному кретину. Впрочем, говорят, дуракам счастье. И в библии, насколько я помню, говорится: «Блаженны нищие духом, ибо их есть царство небесное…» К царству небесному я и не стремлюсь, но куском земного счастья не побрезговал бы. Счастье… счастье… — рассуждал Вайнер. — Счастье само повернулось ко мне как перспектива, как возможность, как шанс, а я, растяпа, этот шанс не использовал. Конечно, я могу сказать: «Нет худа без добра» — так всегда утешается моя тетушка. Правда, я до сих пор не знаю, какое добро в том, что меня сбили на улице горячие кони пивовара и я месяц провалялся в больнице весь в ссадинах или что я у деда свалился с крыши и сломал себе руку… нет-нет, это философия для неудачников, соска-пустышка, карамелька, чтобы подсластить неудачу и проигрыш. Поэтому и мне ничего не остается, — ухмыльнулся Ганс Вайнер, — кроме как найти какую-нибудь пользу в своем проигрыше или, более того, обернуть его в полную противоположность и увидеть в нем перст божий. Например, я могу себе сказать: милый Ганс, у тебя была возможность сбежать, но ты этого не сделал, и потому остался жив, потому что ты мог спокойно попасть в руки других бандитов, пардон, партизан, которые вряд ли поверили бы россказням о побеге и повесили бы тебя на первом попавшемся дереве; или тебя сцапали бы наши и, в свою очередь, не поверили, что ты не дезертир, и повесили бы тебя на каком-нибудь другом дереве. А посему радуйся, что ты еще живой, что у тебя есть сторож, который сделает все, чтобы волосок не упал с головы твоей, который как ангел-хранитель будет защищать тебя на всех путях твоих от всякой опасности».