Наполеон. Годы изгнания - [23]

Когда император, уже одевшись, выходил из своих апартаментов, первый камердинер подавал ему шляпу; он обычно брал шляпу в одну руку, а другой рукой брал носовой платок, обрызганный одеколоном, и прикладывал его к губам, ко лбу и к вискам. Затем ему вручались табакерка с нюхательным табаком, подзорная труба и коробка с лакрицей. Император никогда не покидал дворец, не положив в карманы мундира коробки с нюхательным табаком и лакрицей. Если в течение дня он посещал заседание Государственного совета, то дежурный камергер обычно носил с собой эти предметы, чтобы вручить их императору, если тот забывал их в кабинете или в гостиной.

Император любил роскошь и великолепие, но в то же время хотел, чтобы в управлении хозяйством его императорского двора соблюдалась экономия средств. Он обычно говорил о тех, кто злоупотреблял его доверием: «Я готов пожертвовать 100 000 франков, но я не допущу, чтобы у меня украли хотя бы один су».

Однажды он поинтересовался стоимостью шелковых чулок, которые носил. Я ответил: «Для Вашего Величества они стоят 18 франков».

«И почему для меня дороже, чем для других? Я бы не хотел этого. Разве меня должны грабить?»

«Нет, сир. Я склонен думать, что качество чулок, с учетом того, что они предназначены для Вашего Величества, как раз и является причиной их высокой цены».

«Вот этого я и не хочу, если только разницу в их цене ты будешь выплачивать из собственного кармана», — заявил он мне, больно ущипнув за ухо.

Это напоминает мне один случай, когда император завтракал с гостями, приглашенными на охоту в Багателе, и спросил у своей сестры, Неаполитанской королевы, на прелестной головке которой красовалась очаровательная розовая шляпа с белыми перьями, во сколько обошлось ей это украшение. Она ответила: «Триста франков».

«Мадам, вас ограбили; с такой суммой я мог бы экипировать десять драгунов императрицы, причем более основательно, чем вы сейчас экипировали себя».

Когда император находился на острове Эльба, ему было 44 года. В юности он был весьма изящен, с бледно-желтоватым продолговатым лицом и глубоко посаженными глазами. Красивая голова, которую мы знали, когда он был консулом, венчала его великолепную стать. Полнота, которую он приобрел с тех пор, придала его красивой голове императорское величие, округлила щеки, сделала цвет кожи более белым и отметила выражение лица знаками экспрессии и гениальности, присущими дошедшим до нас скульптурным шедеврам античного мира.

Я припоминаю, как парикмахер принцессы Полины, пришедший однажды сделать ей прическу, закончив свою работу, отступил от императора на три шага назад, словно художник перед своим шедевром, и, преклонив колена, сказал по-итальянски: «У Вашего Величества замечательная голова римлянина». Это было правдой, но император от души расхохотался, услыхав это восклицание и увидев принятую Родамонте — таково было имя парикмахера — позу.

И действительно, ни на одном из портретов императора, которые я видел, за исключением портрета Давида, изображение его головы не может сравниться с той красивой головой, виденной мной наяву собственными глазами; а ее изображение на гравюрах придает ей тяжеловесность, которая была присуща голове императора. Скульптурный бюст Шоде, по моему мнению, должен служить в качестве модели. Император был среднего роста, имел широкую грудь и прекрасную фигуру; его руки были изящными, а ноги — стройными. Кожа его тела была розового цвета, у него была крупная голова, покрытая очень красивыми волосами каштанового цвета, слегка поредевшими надо лбом, но достаточными, чтобы образовать характерный для него завиток на лбу; он брился таким образом, чтобы не было бакенбард.

Некоторые люди по-прежнему верят, что император чрезмерно увлекался табаком и что, подобно Фридриху Великому, он обычно набивал им карман жилетки, вместо того чтобы класть его в табакерку. Чтобы опровергнуть подобное утверждение, достаточно сказать, что карманы его жилетки были ложными. Табак, которым он пользовался, был крупным и редко оставлял пятна на носовых платках императора; но случалось, что табакерка иногда открывалась в его кармане, и этот редкий случай подавался как привычка.

Каждое утро в семь часов, когда император вставал с постели, к нему приходил г-н Фуро де Борегар, врач Его Величества. Император обычно беседовал с ним о своем здоровье, которое, как правило, было очень хорошим, вел с ним непринужденный разговор о медицине, а также интересовался, чем занимался г-н Фуро накануне вечером. Его Величество высоко ценил своего врача и испытывал к нему самые теплые чувства.

Во время пребывания на Эльбе император дважды страдал от приступов рвоты. Точно такой же приступ случился у него вскоре после нашего прибытия на остров Св. Елены, что вызвало у нас сильное беспокойство. Были ли эти приступы первыми симптомами болезни, которая унесла его от нас? Я не знаю. После первого приступа рвоты в Портоферрайо к императору был немедленно вызван д-р Фуро. Его Величество подробно переговорил с ним о причинах подобного приступа и о средствах, которые могли бы предотвратить его. Император сказал врачу: «Доктор, мой отец умер из-за проблем с желудком. Вы должны сделать все возможное, чтобы спасти моего сына от этого заболевания». Эти приступы не утомляли императора; он обычно после них прополаскивал рот и возвращался в гостиную, не подавая вида, что у него были какие-то неприятности со здоровьем. К сожалению, д-р Фуро не смог продолжать заботиться об императоре и последовать за нами на ужасный скалистый остров; возможно, он смог бы спасти Его Величество для нас. Так как он был членом палаты депутатов в период «Ста Дней», то император предложил ему выполнять возложенные на него обязанности, чтобы оправдать мандат, выданный ему его избирателями, а также просил его не забывать заботиться о Римском короле.