Нанкин-род - [51]
– Есть способ! – воскликнул Веспа. – Надо сказать, чтобы они выбросили на палубу трупы. Мы узнаем холеру по рукам мертвецов…
– Пойдемте, пойдемте, – заторопил Гонзальво.
Подозвав матросов, они направились к люку. Матросы немного приподняли люк. Веспа, наклонившись к щели, крикнул по-китайски. Кули ответили пронзительным воем.
– Они не желают отдавать мертвых. Они требуют, чтобы их всех выпустили на палубу.
– Пусть сначала их передушит холера! – сердито крикнул Гонзальво.
Матросы снова закрыли трюм.
– Я задыхаюсь!.. – просипел Гонзальво. – Пойдемте немного промочим горло.
Подвешенный на ремнях бочонок качался, как детский гробик. Гонзальво остановил его и, повернув кран, подставил стаканы. В стаканы полился жидкий мед.
– Если это холера – они начнут дохнуть, как мухи, – бормотал он. – Кто бы мог подумать, что удача станет бедой.
– Мы слишком пожадничали, – сказал Веспа. – Надо было оставить больше места. Они лежат друг на друге.
– Какой толк об этом говорить? Меня беспокоит отсутствие ветра. Через день мы задохнемся от трупной вони!
Веспа мрачно тянул малагу.
– Я тоже хочу пить, – сказала Китти, входя с Дальтоном. – Никогда в жизни не испытывала такой жажды.
Гонзальво достал коньяк.
– Как было хорошо ехать!.. – жаловалась Китти. – Зачем мы застряли в этом аду?!
Стакан коньяка подбодрил ее.
– Ветер, ветер, – повторил Гонзальво. – Все дело в ветре. Китти вдруг заметила тщательно завязанный галстук Дальтона.
– Вы с ума сошли! – крикнула она. – Сейчас же снимите галстук. Глупо задыхаться от избытка воспитанности.
– Тогда разрешите, я пойду переменю эту сорочку на теннисную.
– Ступайте, меняйте, а еще лучше, если вы наденете пижаму. Возвращайтесь, и мы будем пить.
Дальтон пулей вылетел из каюты. Гонзальво все чаще наполнял стаканы.
– А что с Паскуале? – спросил Веспа.
– Я здесь, синьор, – раздался жалобный голос, и в дверях показался Паскуале с гитарой, волочившейся по полу.
– Santa Madonna![42] – страдальчески закатил он глаза. – Это место плохо даже для каторжников! О, Портичи, Сорренто, Кастелламаре!
Гонзальво поставил ему стакан.
– Я тоже знаю неаполитанские ночи…
– Помните залив? – оживился Паскуале. – Белые дома, и песни, и апельсины, и… – он вздохнул, – и… прохладный ветер.
– Особенно ветер, – подхватил Гонзальво. – Выпьем за прохладный ветер.
Вошел Дальтон в голубой пижаме. Китти вспомнила свой автомобиль. Кто теперь в нем сидит? Ей стало немножко грустно. Расстояние сообщает прелесть многим надоевшим вещам!
Паскуале ласково ущипнул струны.
– Guarda gua chisti tiardine… – начал он упрашивать умоляющим шепотом. – Siente sie st'addore 'e arancio…[43]
Его голос завораживал: тихо подкрадывался, незаметно уводил, преодолевая пространство. И вокруг зацветали душистые рощи, и тонкий аромат наплывал, как мечта, и каждый шаг, каждая пядь земли наполнялись любовью, с которой мучительно не хотелось расстаться.
Каждый по-своему переживал очарование песни – упоительное наваждение, рожденное природой, музыкой и любовью. У каждого было свое Сорренто, куда зазывало тоскующее сердце. И, отвечая общему настроению, Паскуале пел, разрывая струны:
– Тысяча дьяволов, – вскочил Гонзальво. – Пойдемте, Веспа, прекратим эту музыку.
– Что там такое? – встревожилась Китти.
– Кули немножко нервничают. Они захотели вернуться домой.
– В Шанхай? – сверкнула глазами Китти. – Негодяи. Я готова расколотить им головы!
– Этим, кажется, дело и кончится, – сказал Гонзальво, стоя на пороге. – Сидите и пейте – мы скоро вернемся.
Китти щедро наполняла стаканы.
– За будущее, – чокнулась она.
– Avanti[45], – радостно поддержал Паскуале.
– Я хочу танцевать, – заявила вдруг Китти.
– Танцевать? – всполошился Дальтон. – А музыка? Паскуале заиграл «Валенсию».
Гонзальво и Веспа вернулись сумрачные. Страшная гостья сорвала маску. Трюм наполнялся мертвецами. Обезумевшие кули рвались на палубу.
Ветра не было. Восковая ночь оплывала нагаром неподвижных свечей. Желтое пламя коптило небо и, дергаясь, потухало в мраморных облаках.
У люков стояли вооруженные матросы. Гонзальво приказал приготовить лодки. Они раскачивались, стукаясь о борт, готовые спуститься в любую минуту. Какая-то птица, страдающая бессонницей, перелетала с реи на рею.
В капитанской каюте кончились песни. Полупьяная Китти увела Дальтона и отдавалась ему в своей каюте, катаясь по полу и задыхаясь от жадности.
Паскуале уснул на табурете, положив на гитару усталую голову. Веспа задремал, отягченный малагой. Гонзальво храпел, бормоча во сне: «Ветер, ветер!..»
«Долорес» затихла. Из трюма перестали доноситься удары. На реях тревожно кричала птица.
Вдруг под ногами матросов стал дымиться пол. Корма ощетинилась рыжей шерстью. Запахло гарью. Испуганные матросы заметались по палубе.
– Пожар! Пожар! Кули подожгли трюм!
Когда Гонзальво выбежал из каюты, нижняя палуба была сплошь устлана коричневым войлоком дыма.
– Миллион чертей! – рявкнул сразу протрезвевший чилиец. – Желтые собаки сыграли с нами худшую из дьявольских шуток. К насосам! Все к насосам!..
Встревоженные матросы, разматывая, тянули к люкам длинные ленты пожарных рукавов.
Сборник стихотворений Сергея Алымова, изданный в 1920 году в Харбине. Тексты даются в современной орфографии.https://ruslit.traumlibrary.net.
В сборник произведений выдающегося русского писателя Глеба Ивановича Успенского (1843 — 1902) вошел цикл "Нравы Растеряевой улицы" и наиболее известные рассказы, где пытливая, напряженная мысль художника страстно бьется над разрешением вопросов, поставленных пореформенной российской действительностью.
Настоящее Собрание сочинений и писем Салтыкова-Щедрина, в котором критически использованы опыт и материалы предыдущего издания, осуществляется с учетом новейших достижений советского щедриноведения. Собрание является наиболее полным из всех существующих и включает в себя все известные в настоящее время произведения писателя, как законченные, так и незавершенные.«Сказки» — одно из самых ярких творений и наиболее читаемая из книг Салтыкова. За небольшим исключением, они создавались в течение четырех лет (1883–1886), на завершающем этапе творческого пути писателя.
Константин Михайлович Станюкович — талантливый и умный, хорошо знающий жизнь и удивительно работоспособный писатель, создал множество произведений, среди которых романы, повести и пьесы, обличительные очерки и новеллы. Произведения его отличаются высоким гражданским чувством, прямо и остро решают вопросы морали, порядочности, честности, принципиальности.В седьмой том вошли рассказы и повести: «Матроска», «Побег», «Максимка», «„Глупая“ причина», «Одно мгновение», «Два моряка», «Васька», и роман «Жрецы».http://ruslit.traumlibrary.net.
В девятый том вошли: очерки, воспоминания, статьи и фельетоны.http://ruslit.traumlibrary.net.
Впервые напечатано в сборнике Института мировой литературы им. А.М.Горького «Горьковские чтения», 1940.«Изложение фактов и дум» – черновой набросок. Некоторые эпизоды близки эпизодам повести «Детство», но произведения, отделённые по времени написания почти двадцатилетием, содержат различную трактовку образов, различны и по стилю.Вся последняя часть «Изложения» после слова «Стоп!» не связана тематически с повествованием и носит характер обращения к некоей Адели. Рассуждения же и выводы о смысле жизни идейно близки «Изложению».
Впервые напечатано в «Самарской газете», 1895, номер 116, 4 июня; номер 117, 6 июня; номер 122, 11 июня; номер 129, 20 июня. Подпись: Паскарелло.Принадлежность М.Горькому данного псевдонима подтверждается Е.П.Пешковой (см. хранящуюся в Архиве А.М.Горького «Краткую запись беседы от 13 сентября 1949 г.») и А.Треплевым, работавшим вместе с М.Горьким в Самаре (см. его воспоминания в сб. «О Горьком – современники», М. 1928, стр.51).Указание на «перевод с американского» сделано автором по цензурным соображениям.