Нанкин-род - [28]

Сегодня рикш не было. Веспа не удивился. Он знал, что праздник Нового года – праздник всеобщего отдыха, когда даже рикши позволяют себе роскошь выйти из оглобель.

Веспа пошел по улице.

Трудно было рассчитывать найти резвого рысака, но какая-нибудь изношенная двуногая кляча могла попасться.

Веспа не ошибся. Из-за угла выполз унылый скелет, тащивший за собой поставленный на колеса лакированный гробик. Это был старый бегун, старавшийся использовать отсутствие молодых конкурентов.

Старик охотно пожертвовал праздником: для него это была единственная возможность пополнить заработок. В обычное время пассажиры избегали садиться в его коляску, предпочитая более быстрых, юных рикш, которых всегда было достаточно.

Старик окрасил пергаментное лицо нищенской улыбкой, подобно старой блуднице, зазывающей в свое логово случайного искателя наслаждений.

Веспа влез в колясочку.

Старик дернул оглобли и побежал маленькими шажками, покачивая бессильно вихляющейся головой.

Дома отъезжали назад. Деревья уплывали вместе с домами.

– Нантао! – крикнул Веспа, удобно устроившись на сиденьи.

– Олай, – охнул старик, выкатывая колясочку на главное авеню французской концессии.

Веспа равнодушно смотрел на окруженные пальмами виллы. Его воображение рисовало заманчивые пейзажи, которые ему предстояло скоро увидеть.

Старик задыхался. В груди его шумело и клокотало. Ноги все чаще цеплялись одна за другую. Стал накрапывать дождь.

Раскрывшийся кожаный верх прекрасно защищал Веспу от мелкого, похожего на мокрый дым, шанхайского дождя.

Спина старика намокла и начала блестеть. Черные штаны морщились, уменьшаясь в объеме, словно дождь постепенно вымывал из них дряблое, иссохшее тело.

Начались китайские улицы, темные, липкие, безлюдные. Они были все, как одна. Глина и камень. Ни цветов, ни травы, ни признака деревьев. Дождь и Новый год загнали людей под крышу.

Окна и двери, закрытые деревянными щитами, гноились красными язвами праздничных бумажек.

Всклокоченные псы встречали сиплым лаем катившуюся колясочку.

Внутри домов и лавок гремела медь гонгов, пронзительно вопили скрипки, перекликаясь с соседями.

Веспа выругался. Его ухо, чтившее сладость итальянских мелодий, не могло привыкнуть к этой какофонии.

Музыканты не жалели сил. Можно было подумать, что они выколачивали душу из живых существ, имевших несчастье принять форму музыкальных инструментов. Словно демоны подняли этот пронзительный визг, захотев напакостить в новогодних домах.

Рикша медленно передвигал ноги.

Мокрые лохмотья плотно прилипли к его усталым костям. Распухшие от глины войлочные подошвы с трудом отрывались от клейкой почвы.

Старик выбился из сил. Он с удовольствием опустил бы оглобли или только постоял на месте. Но улица была пуста; ничто не препятствовало движению.

Старое сердце сжималось и замирало, продолжая тихо стучать впереди катящейся колясочки.

Веспе нужно было попасть в отдаленную часть Нантао, на улицу «Сыновнего почтения», выходящую на самый берег реки. Там, по соседству с пакгаузами и береговыми конторами, помещались владения Тун-Фа, старого чиновника и плута, оказывавшего неоценимые услуги в самых рискованных авантюрных делах.

У ворот двухэтажного грязного дома, спрятанного за глиняной оградой, задохнувшийся рикша опустил оглобли.

Жалко дергающийся рот ловил ускользающий воздух. Ноги дрожали.

Сойдя с коляски, Веспа вошел во двор.

Сейчас же за воротами возвышалась гора пестрых китайских гробов.

Тяжелые колоды сияли красным и желтым лаком, поросшим золотыми цветами и усеянным серебряными бабочками. Гробы были светлой половиной жизни Тун-Фа, председателя «Общества даровых гробов», снабжавшего бесплатными гробами всех нищих и безродных бродяг, окончивших земной путь без средств на покупку достойного посмертного убежища.

За сложенными гробами начиналось облупившееся здание гостиницы «Ста тысяч благоуханий».

Трудно было исчислить количество запахов, струившихся из открытых дверей этого оригинального вертепа, – но, во всяком случае, неиспорченного воздуха оставалось вокруг очень мало.

Дальше под навесом помещались харчевни.

Щедрое чесночное благовоние, смешиваясь с чадом бобового масла, образовывало нестерпимый букет.

Огромные цилиндрические чайники из посеребренной меди оглушали свистками. Выстроившиеся у входа корчаги с рисовой и гаоляновой водкой гордо выпячивали коричневые животы, украшенные лентами новогодних изречений.

Фантастические фонари раскачивались на бамбуковых шестах, как отрубленные головы.

Веспа окликнул возившегося у чайника китайца.

– Чжангуйда ю?[18] – спросил он по-китайски.

– Чжангуйда чифан![19] – радостно осклабился китаец и повел гостя внутрь дома.

Веспа нашел Тун-Фа в полутемной зале за обширным столом, вокруг которого кипело новогоднее пиршество.

Два десятка ртов наполняли комнату дружным и громким чавканьем. Некоторые гости оглушительно рыгали, давая знать гостеприимному хозяину, что они не в состоянии предаваться дальнейшему обжорству. Чайники с горячим пивом и подогретым ханшином, опустошаясь на лету, стремительно уносились обратно, чтобы появиться с новой порцией дымящегося пойла.

Неожиданное появление иностранца не нарушило ритуала торжественной церемонии. Собравшиеся у Тун-Фа гости принадлежали к благовоспитанному классу, умевшему скрывать любопытство под маской невозмутимейшего спокойствия. Кроме того, общественное положение хозяина позволяло ему иметь самые рискованные знакомства, не вызывая удивления окружающих.