Наклонная плоскость - [29]

Жаркое лето подошло к концу. На даче пошли дожди и хотя еще не было холодно, Варя начала ныть, что ей скучно и она хочет домой. Гриша задумался, он рассчитывал и сентябрь провести один, забрав только Матвея, которого нужно было отправлять в школу. Но делать было нечего. Гриша приехал и долго загружал машину, то так, то этак микшируя детей, жену и многочисленный домашний скарб, чтобы все это отправилось восвояси.

Варя надела городское и стало видно, какая она стала полненькая. Ее чистое лицо теперь кроме преданности и любви выражало еще чувство глубокой благодарности. И Грише становилось не по себе, когда она встречалась с ним взглядом. Он старался весело говорить с ней обо всем, но не допускал слишком тесного контакта. Все дни напролет были поглощены разнообразными заботами о детях, Варя рано ложилась, вместе с Глашей. И Грише долгое время удавалось уклоняться от разговора с Варей наедине. И вдруг у Матвея сделалась ветрянка. Детей сдали бабушке. И вот наступил вечер. Глаша быстро и спокойно заснула. А Варя не успела ускользнуть. Ей и самой не очень-то хотелось откровенности. Они остались одни в большой гулкой квартире, которая потихоньку начала промерзать от отсутвия тепла. Было тихо, только слышно, как во дворе мусорная машина неловко жонглирует баками. Гриша пришел на кухню. Варя стояла к нему спиной, она еще некоторое время гремела посудой подстать мусоровозке, а потом опустила руки и голову. Страх разлился по затылку Гриши. Он не чувствовал никакого стыда или раскаяния, он страшился неизвестности. «Хочешь чаю?» — спросила Варя и лицо ее было просительно заискивающим. «Давай, попьем» — бодро сказал Гриша. Вот они пили чай, сначала нарушать тишину голосом было страшно, потом привыкли и разговаривали о чем-то незначительном, опять о детях, о работе. Каждый раз, когда Варя замолкала, Гриша начинал глупо улыбаться, чтобы прервать паузу. Варя тоже глупо улыбалась.

«А что?» — сам себе говорил, уходя спать, Гриша. «Все нормально, живем с женой, очень хорошо. И очень хорошо.» В кровати Гриша не мог понять, что не так. Да, он не любил Варю. И что? Судя по всему, он и до этого ее не любил. Теперь она это знала? Ну и что? Она наверняка и до этого догадывалась. Он попытался поцеловать ее, чтобы переубедить себя делом. Варя ответила страстно и трепеща. Теперь нужно было продолжать. «Ладно» — подумал Гриша и со скрываемой о самого себя неохотой довел дело до победного конца. Но после этого вынужденного акта, он почувствовал тепло Вари, которая опять стала мягкой и благодарной. Она перестала бояться его и это передалось. Они вместе уснули спокойно и умиротворенно.

Маше проснулась от того, что кто-то неистово бил в дверь. Когда она очнулась в своей кровати, перед глазами все прыгало. Мелькали какие-то невнятные символы, которые горели огненными змеями, на всем, на стенах, на комоде, на модных римских шторах. Это был кошмар, но Маша непривычная к невротическим проявлениям все еще думала, что кто-то действительно ломится к ней в квартиру. Она схватила со стола тяжелую лампу и слабо соображая, пошла, волоча за собой тапочки, к дверному глазку. Никого не было. В ухе ужасно звенело, так что Маша для начала пошла проверить посудомойку. Посудомойка стояла смирно, звук в ухе сделался заметно тише, но не пропал совсем. Маша оглядывалась, бессмысленно вертя головой. Постепенно она поняла. Это был сон. И звука нет никакого. Все — в ней, все, что происходит с ней теперь, происходит исключительно в границах ее мозга. Дрожащими пальцами она достала пачку сигарет и жадно курила одну за другой, не докуривая и сплющивая окурки. Это доставляло ей радость — видеть эти невинные трупики сигарет. От курения сердце стало биться еще сильнее. От страха и ненависти к себе, к миру Маша вдруг плюнула, плюнула прямо на пол. Потом успокоилась, устыдилась сама себя и вытерла слюну рукавом халата. Ее тошнило. Да что же это такое? — думала она. Он же сволочь, сволочь! Ему же ничего не делается там. Трахает свою жену белобрысую. И ничего ему не делается. Она схватила телефон. Она захотела закричать ему в трубку, так громко и противно, как хватит голоса. А-а-а-а-а — а-а-а-! Орать, пока настроение не испортиться у него и его белобрысой коровы! Она посмотрела на телефон, потом в зеркало, на свое все еще величественное лицо. Нет. Она не позвонит ему. Лучше сдохнуть, лучше сдохнуть. Но не терпеть фиаско. Она не будет ныть что-то невнятное в трубку, она не будет хвататься за штаны. Маша выпрямилась и зашагала по квартире картинно гордо. Она не будет! Не будет. Через минуту она устала от собственной бравады. Она подошла к шкафу, долго рылась в его недрах, извлекла пакет, который запретила себе доставать, вынула оттуда его майку. Она все еще хранила его запах. Маша зарылась в нее лицом, вытерла слезы. Сжав ее в комок, она улеглась на пол, так, как будто опять спала с ним. Как бы сделать так, чтобы он узнал, как ей плохо, плохо, плохо без него. Почему же он ничего не чувствует? Что там у него вместо чувств, что? Она умирает, умирает. А он курит, спит, ест куриный суп, храпит, в конце концов. Почему? Я не прошу себя любить, я прошу помощи, я прошу помощи, я прошу помощи. Маша причмокнула, как ребенок и заснула.