Надеюсь и люблю - [22]

– Папа, почему мы остановились у почтового ящика?

– Прости, Бретти. Я просто задумался. – Лайем положил пачку конвертов на сиденье и осторожно надавил на педаль газа. Шины автомобиля мягко зашелестели по обочине, покрытой гравием. Пустынная дорога уходила вперед извилистой рекой, запорошенной снегом. Разом поседевшие кедры и пихты стройными колоннами возвышались по обе ее стороны, отмечая просеку, которую пятьдесят лет назад Йэн Кэмпбелл отвоевал у дремучего леса. Вдоль дороги стояли дома с кособокими почтовыми ящиками на кривых деревянных ножках.

– Может быть, после обеда слепим снеговика, – сказал Лайем, размышляя над тем, где Микаэла хранит запасные перчатки и шерстяные носки. Он знал, что в каком-то шкафу должен быть ящик с надписью «зимние вещи», но ума не мог приложить, куда они его засунули в прошлом году. Скорее всего он на чердаке, там, где елочные игрушки.

– Ладно.

– Или поедем кататься на санках. Мистер Роббинс приглашал нас на обед в любое время, когда захотим.

– Ладно.

Лайем не нашелся, что еще добавить. Они с Бретом оба знали, что не будет никакого снеговика, катания на санках, коньках и горячего шоколада в гостиной мистера Роббинса. Можно думать о таких вещах и даже обсуждать то, как бы их осуществить, но дальше разговоров дело все равно не двинется. Вот уже четыре недели они собираются к вечеру всей семьей дома, но каждый живет сам по себе. Сидя за круглым обеденным столом, они по очереди пытаются завести бессодержательный и никому не нужный общий разговор, хотя каждый погружен в собственные мысли.

После обеда они вчетвером убирают со стола, а потом вместе садятся в гостиной перед телевизором, но постепенно расходятся по комнатам, чтобы заняться своими делами: Джейси повисает на телефоне, Брет прилипает к компьютеру и с головой уходит в какую-нибудь захватывающую игру, требующую полной сосредоточенности. Роза берется за вязанье.

Лайем начинает бесцельно бродить по комнатам, заставляя себя ни о чем не думать. Чаще всего он останавливается перед пианино в гостиной, задумчиво нажимает то одну, то другую клавишу, сокрушаясь оттого, что музыка больше не звучит ни в его сердце, ни в доме.

Лайем съехал с дороги и свернул влево, под грубо вытесанную арку деревянных ворот, которые его отец соорудил много лет назад. От ворот к дому вела аллея, жерди ограды по обеим сторонам искрились серебристой пылью. Лайему показалось, что он слышит лязг железной таблички, укрепленной под сводом арки, надпись на которой гласит: «Ранчо „Водопад Ангела“». А может быть, это всего лишь плод его воображения, и единственный реально существующий звук – это гнетущее молчание, которое не может нарушить ни Брет, ни он сам.

Лайем въехал в гараж и выключил мотор. Брет поспешно схватил рюкзак с заднего сиденья и побежал в дом.

Лайем еще долго сидел в машине, склонив голову и положив руки на руль. У него не хватало смелости оглянуться назад, где лежали альбом с фотографиями и подарок.

Наконец он собрался с духом и вошел в дом через захламленную прихожую. В конце коридора горел светильник.

Господи, какое счастье, что есть Роза!

Лайем чувствовал себя немного неуютно в ее присутствии. Роза была тихим и незаметным человеком, обладающим редкой способностью бесшумно передвигаться – такими изображают шпионов времен «холодной войны». Иногда он вдруг поднимал глаза и наталкивался на ее глубокий, пристальный взгляд, пронизывающий до самых костей, как лютый холод.

Идя по дому, Лайем зажигал свет. Он устал повторять Розе, что электричество дешево, но она все равно оставляла зажженными только те лампочки, которые были ей нужны.

Майк, наоборот, ненавидела, когда в доме было темно.

Войдя в гостиную, Лайем задержался у дверей, наблюдая, как Роза и Брет играли в карты, и невольно отметил, как тихо и сдержанно ведет себя его сын. Он перестал хлопать в ладоши, свистеть и издавать ликующие крики, когда выигрывал.

Они были под стать друг другу – тихий маленький мальчик с грустными темными глазами и седовласая женщина с неизменно печальным и торжественным лицом.

Роза была хрупкой и невысокой – почти одного роста с Бретом – и казалась еще меньше из-за своей манеры сутулить плечи и ходить, опустив голову. И сегодня, как всегда, она была в черном платье, которое подчеркивало белизну волос и кожи. Женщина, сотканная из противоречий: черное и белое, холодное и горячее, духовное и обыденное.

– Привет, доктор Лайем, – поздоровалась она, подняв глаза.

Сколько раз он просил ее называть его просто по имени!

– Кто выигрывает? – улыбнулся он.

– Конечно, мой внук. Он пользуется тем, что я хуже вижу.

– Не слушай бабушку, Брет. Она все прекрасно видит.

– Хочешь присоединиться к нам? – предложила Роза.

– Пожалуй, нет.

Он взъерошил сыну волосы – жалкое подобие ласки, но на большее он сейчас был не способен.

– Почему, папа? – разочарованно обернулся к нему Брет.

– Не сейчас. Может быть, позже.

– Ладно, – вздохнул малыш. Лайем направился к лестнице наверх.

– Подожди, доктор Лайем. – Роза поднялась и вышла следом за ним в гостиную. Здесь, в полумраке огромной комнаты, она внимательно посмотрела на него. Ее глаза были похожи на две полные до краев чернильницы. В них читался страх. – Дети… они сегодня ведут себя тише, чем обычно. Я подумала, что…