Над Курой, в теплых лесах - [9]

Кадыр дал парню пинка, посыпались сигареты. Сначала мальчишка опешил, потом стал скорей собирать свой товар в подол рубахи.

Собрал, убежал во двор и уже оттуда, из-за забора, начал орать на Кадыра:

— Психованный! Вор! Бандюга! Думаешь, я не знаю?! Ты Кадыр, ты у тетки Бильгеис ковер украл!..

А потом, до самой лавки, была пустая улица. И возле лавки никого не было, только Аршад сидел в дверях на табуретке. Конечно, Кадыр понятия не имел о своих синяках, иначе не стал бы удивляться тому, как переполошился этот сутулый чахлый человечишка.

— А, Кадыр! Здравствуй, дорогой, здравствуй! С приездом! Да тебя прямо не узнаешь! Разодет — точь-в-точь наш райторг! Ты чего же это не показываешься, а? Вчера еще приехал и все дома отсиживаешься?! Я хотел было зайти, повидаться, соседи все-таки, а потом думаю, что ж людей беспокоить! Да ты заходи! Заходи, садись! Что пьешь-то, все водку или…

Кадыр сел, оглядел лавку, бросил, не глядя на Аршада:

— Закусить есть что?

— Да вот сыр. Больше ничего нет, сам видишь. Хочешь луковичку принесу? Печенья достану?

Кадыр не ответил. Аршад принес бутылку водки, открыл ее, достал из-под прилавка стакан, из ящика горсть печенья, выложил на прилавок, луковицу раздавил кулаком, положил рядом, налил стакан водки. Кадыр взял, выпил. Помолчали. Не взглянув на лук и печенье, Кадыр поднял глаза на Аршада.

— Закусить есть что? — снова спросил он.

— Так вот брынза…

— Это я вижу, я не про то. Я про то, что у тебя для тех: для райторга, для исполкома, для директора школы. Я об этом — понял?

Он понял. Этого покупателя он помнил хорошо: и голос тот же, и взгляд, и кулаки — не изменился. Через минуту на прилавке появилось полкурицы, свежий чорек, сыр, рассол из-под баклажан. Кадыр все это съел. Водку он допивать не стал. Отпил еще полстакана, а остальное не спеша, аккуратно вылил на землю. Потом взял с прилавка начатую пачку «Авроры» с лежащим на ней коробком спичек, запихнул в карман, из другого кармана достал деньги, бросил Аршаду и, ни слова не сказав, ушел.

Аршад сунул деньги в карман. Проворно сгреб косточки, забросил подальше, взял землицы, присыпал то место, где Кадыр вылил водку, чтоб и духу не было, потом поглядел ему вслед и плюнул изо всей силы. Но Кадыр был уже далеко. Он стоял в чайхане среди болельщиков, толпившихся возле нардов. Кости были уже у него в руке — отнял. Он встряхивал костями, вызывающе поглядывая вокруг.

— Ну, кто со мной?

Двое, которым он не дал доиграть, обиженно поглядывали на него. Болельщики, кольцом окружившие стол, тоже смотрели на Кадыра. И чайханщик, пожилой, солидный человек в чесучовом пиджаке и дорогой турецкой папахе, стоявший поодаль у самоваров, тоже, не отрываясь, глядел на него.

— Ну, кто играет?

Большинство из тех, кто толпился сейчас в чайхане, были совсем еще ребятишки, подростки, щуплые, бледные, все какие-то одинаковые. Один только был приметный: ростом не ниже Кадыра, а в плечах, пожалуй, и попросторней. Он и глядел-то не как другие, спокойно, внимательно глядел, словно прикидывал, правда ли, что он так опасен, этот человек: открыл дверь, и вся чайхана присмирела.

Наконец один из сидевших за доской подал голос:

— Садись, сыграем.

Кадыр сел против него, спросил:

— На что играть будем?

— А на что хочешь!

Кадыр повернулся, оглядел чайхану, взгляд его задержался на роскошной папахе чайханщика.

— Вот, на папаху Гейбуллы!

— Дурака валяешь! Я думал, ты правда сыграть хочешь!.. — и парень поднялся из-за доски, обиженно кривя губы.

Кадыр снова встряхнул костяшки.

— Ну? На папаху Гейбуллы! Кто сыграет?

Все молча глядели на Гейбуллу. Чайханщик сделал вид, будто не слышит. Рослый парень, тот, что внимательно следил за Кадыром, подошел и сел против него.

— Я играю. Только уговор: кто проиграет…

— Кто проиграет, берет папаху и вот туда!.. — Кадыр кивнул на корзину с мусором, стоявшую на улице под окном. — А выигрываешь, хохочи в свое удовольствие. Идет?

— Идет!

И пошла игра, такая игра, что за всю историю нардов не было, наверно, такой игры. Кадыр проиграл, быстро проиграл, ну еще бы — шесть лет не брал в руки костей. Он встал, подошел к чайханщику — тот все еще храбрился, притворялся, что ничего не слышал, — ни секунды не раздумывая, сорвал со старика папаху и швырнул ее прямо в мусор.

Но никто не смеялся, никто даже не улыбнулся, и самое странное, что чайханщик-то вроде ничего не заметил. Пошел, взял папаху, встряхнул, надел на голову и спокойно, совершенно спокойно взглянул на Кадыра.

— А ты, между прочим, все такой же: как был дурак, так и остался.

— Зато ты, я смотрю, другой стал. Честь свою дешево стал ценить. Кадыр кивнул на папаху. Потом обернулся, взглядом отыскивая тех, кого и раньше не раз здесь встречал.

— Вы здесь переменились. И ты переменился. И ты… И ты… Все переменились. Только все равно: как были гады, так и остались! Черви, улитки, твари ползучие!

А потом Кадыр, пьяный, шел по улице. Здесь был центр деревни: библиотека, правление, медпункт. В библиотеке и в медпункте двери успели запереть — увидели еще издали. Кадыр двинулся к правлению. В конторе сидел один учетчик, что-то писал, склонившись над бумагами. Когда Кадыр вошел, учетчик мельком взглянул на него и снова опустил голову.