Над Курой, в теплых лесах - [8]

— Не кричи, — Кадыр покачал головой. — Нету ее.

— А, значит, еще не столковались? Да брось ты!.. Баб не знаешь? Их хлебом не корми — дай только покочевряжиться! Придет, куда ей податься-то!..

Сунув руки в карманы, Касум прошелся перед айваном.

— Ну, так как, не поедешь? Ладно, отдохни денек, займись тут по хозяйству. Я бы на твоем месте перво-наперво арычки прокопал, лето скоро, закроют воду, весь двор тебе зальет. И пень этот, к чертовой матери его! И деревья не окопаны. Окопай. Я, может, поздно вернусь, на совещание председателя везу. Ты тут смотри, не томись, не больно нос вешай, полный порядок будет! Давно она ушла-то? Не знаешь? Куда не знаешь, когда не знаешь. Да к отцу, точно, куда ж ей еще идти! Припугнуть решила, чтоб, значит, стлался перед ней. А ты держись: нам, мол, все нипочем, мы люди военные! Придет! Как миленькая явится!..

Кадыр поел сыра с хлебом, выпил стакан чаю. Стал делать все, что сказал Касум, в точности, как велел, словно это был приказ командира: сначала занялся арычками, прокопал поглубже, края укрепил. Потом взялся за пень, провозился с ним чуть не до полудня. В полдень и вправду вернулась Салтанат. Кадыр только-только принялся за деревья. Она опять, как вчера, постояла у калитки, боязливо глядя на него, потом подошла ближе, остановилась, прислонясь спиной к дереву, о чем-то напряженно думала, потом сказала:

— Я за вещами пришла. Отец ничего, согласен. А ты оставайся! Уж раз приехал, живи. Дом твой, хозяйство твое. Поработаешь, урожай снимешь. Поступишь опять водителем, зарплату получать будешь. В доме все, как оставил, я ничего не прожила — только вот палас… За все время один палас продала. Слава богу, хозяйство не хуже других, жену приведешь, не ходить же тебе в холостяках. На платье купишь, и дело с концом. Вдову можешь взять или девушку, невест теперь хватает. На платье купишь, и все. Только зачем тебе вдова, лучше бери девушку. Слава богу, ты вон какой видный, рослый и вроде еще помолодел… Кольцо твое и часы золотые в сундуке, я их не тронула. Я только платья заберу, белье. Твоего мне не нужно, твое добро пусть твое и будет. Оставайся, живи.

Сказала и проскользнула в дом, а Кадыр как стоял под деревом, так и остался стоять. Взглянул на огромный корень, который только что выкорчевал, на перекопанную землю под деревом, поднял глаза на стоявшее в зените солнце. Салтанат с узелком в руке вышла из комнаты, опасливо поглядывая на него, спустилась по ступенькам и бегом бросилась к калитке. Кадыр не взглянул ей вслед, он снова бросил взгляд на корневище, потом на солнце, на перекопанную землю под деревом; стоял долго, недвижимый, без сил, без мыслей… И вдруг сила вернулась к Кадыру, она пришла сразу, жаркая, как это солнце, крепкая, как этот пень, и он вдруг почувствовал, что может схватить корневище и зашвырнуть его черт знает куда, на край света, а старое гранатовое дерево может запросто вырвать из земли! Да что там дерево — он солнце сорвет с небес! Торчит себе в самом верху, вытаращилось, бесстыжее, на мир, и ни черта ему, стерве, не делается — хоть бы чуть подалось за шесть-то лет!..

Пень он не зашвырнул и дерево не стал вырывать, он все глядел на солнце, глядел и скрежетал зубами, что есть силы сжимая кулаки. Потом ринулся в комнату, с криком упал на брезент и стал бить себя кулаками по голове, он колотился о кровать, о пол, кусал себе руки, рвал зубами брезент…

4

Кадыр знал, что костюм на нем новый, сорочка чистая, ботинки тоже новые, блестящие. Галстук он не надевал, он точно помнил: галстука на нем нет; а вот что на лбу и под глазом у него огромные синяки, об этом он и понятия не имел. Лоб-то хоть саднило, он ощущал тупую боль и знал, что это он о кровать, о синяке под глазом даже и не подозревал, иначе он не удивился бы, что первый же встретившийся ему человек так себя сразу повел.

Когда еще он возился с арычками, корчевал пень и окапывал гранатовое дерево, когда Салтанат еще не пришла и не ушла потом со своим узелком, когда солнце, стоявшее в зените, не было еще бесстыжей стервой, тогда Кадыру казалось, что он сто лет проживет теперь в этом дворе, сто лет будет углублять арычки, окапывать деревья, сто лет будет жадно впитывать солнце. Тепло, солнце, запах нагретой земли — как долго он тосковал по ним! Но когда Салтанат пришла, а потом ушла, когда он, ворвавшись в дом, бросился на пол и бился головой о кровать и рвал зубами брезент, а потом, встав, огляделся, он сразу понял, что не может он здесь, здесь нельзя человеку, ему здесь нечем дышать. Кадыр надел ботинки, пиджак, пригладил волосы и вышел, не имея никакого понятия, что под глазом у него синяк, а на лбу шишка.

Так. Это дом продавца Аршада. Значит, мальчишка, первый встретившийся ему человек, Аршадов сын. Лет десять ему, не больше, сидит возле дома, торгует сигаретами, и, знай Кадыр, какой у него вид, он, может, и не удивился бы, что этот сопляк так с ним говорить начал.

— Ты Аршадов сын?

— Да.

— Отец все в лавке торгует?

— Да…

— И почем сигареты продаешь?

— А тебе что?! Все равно деньги не отдашь!

— А как ты догадался, что не отдам?

— Будто я тебя не знаю! Ты Кадыр! Тебя все знают! Вот ты какой, лавочников наследник: в двух шагах от лавки сигаретами торгуешь да еще хамишь! Да, ничего здесь не изменилось. Это тот же Аршад, такая же мразь, пиявка, червяк, гадина!..