Над Черемошем - [5]

— Ну, товарищ оратор из Гринявки, язык у тебя еще не затупился. Остер. Даже не знаю, сумеет ли похвалить кого-нибудь… Береги, себя, Микола, на подгорье. Бундзяка не поймали еще? Жаль. А если понадоблюсь — стану перед тобой, как лист перед травой. Марка поцелуй…

Сенчук молча пожал руку товарища и на миг почувствовал, как рассеивается, пропадает странное ощущение, не оставлявшее его последние дни: очутившись в спокойной долине Покутья, он вдруг постиг, что всем существом стосковался по чему-то дорогому и неуловимому. Казалось, частица чего-то непостижимого выплеснулась из жил, и кровь замедлила, изменила свой привычный ток.

Подошли к машине.

— Микола, ну, критика критикой, а сам ты научился чему-нибудь у нас или нет?

— Научился. Всходы у тебя густые.

— Спасибо и за то. А нрав мой ты на собрании напрасно, напрасно задел. Что я сделаю, если горячим родился? Так уж бог дал, что мед — сладкий.

— Говоришь, мед — сладкий?! Так чего же он, как брага, пенится? Не зря я твой нрав задел. Я и сам умею вскипеть, рассердиться, как мальчишка. А тебе уже неприлично. Ты — председатель! Государственный человек! Интеллигент! А кричишь порой, прости, как извозчик! Зачем?

— Семен, вези скорей товарища оратора! — гаркнул Палийчук. — Погляжу, какой из тебя выйдет интеллигентский мед!..

Машина заворчала, бросила в ночь снопы света. Улица, обрамленная мастерски выплетенными лозовыми плетнями, поднялась из темноты и качнулась нескончаемым мостом. Посреди дороги застыла с поднятой рукой женщина. Шофер что-то недовольно крикнул и нажал на тормоз.

— Не пора ли уже спать? — Он высунул голову из кабины и замолчал, узнав Ганну Палийчук.

— Удираешь от нас, Микола? — насмешливо спросила Ганна.

— Удирает, удирает, Ганна, — подойдя к машине, подтвердил Илья. — Даже поужинать не захотел с нами.

— А ты звал или так только сказал, для приличия?

— Сказал, как ты бы хотела, — отрезал Палийчук.

— Вряд ли! — улыбнулась женщина. — Так что же, Микола, едешь?

— По сыну соскучился, — соскочив на землю, ответил Сенчук.

— Тогда и уговаривать не будем. Только заезжай на минутку, возьмешь гостинец для сына. Не забыл он еще тетку Ганну?

— Не забыл.

— Так, выходит, уезжает от нас критика? — насмешливо и с сожалением обращается Ганна к Сенчуку.

— Уезжает, Ганна, дает дорогу похвале.

— А что же, и она придет, — уверенно говорит Ганна. — В прошлом году у нас достижений меньше было и трудодень меньше весил, а хвалили больше.

— И верно, больше! — подтверждает Илько. — А в этом году такая скупость на похвалы, точно их теперь со дна моря вылавливают. Удивительно!

— Не удивляйся, муженек. В прошлом году мы сделали меньше, меньше было и недостатков, если взять в расчет нашу молодость… А о садоводстве, Микола, позаботимся. Сам посуди, разве возможно: какого писателя ни почитаешь — все пишут про сады, почему же не каждый председатель их сажает? Я думаю, на земле должно быть больше садов, чем в книгах.

— А ведь умеет моя председательша к месту слово ввернуть, — не удержался от похвалы Илько.

* * *

Улеглись последние песни молодых парней, и теперь по улицам явственнее растекался гул воды и моторов. Хоть и не велика электростанция в селе, хоть и пропахла она сладкой кукурузной мукой, но гуцул любуется ее красотой и работой, и никто уже вам не скажет: «Еду молоть на мельницу», а только — «поеду на электростанцию».

Это новое здание, обрамленное манящим венком из разноцветных лампочек, было слабостью Палийчука. Дня не проходило, чтобы он не забрел сюда, не послушал бы с удовольствием шум воды и машин.

Палийчук, выходя с электростанции, улыбнулся и положил тяжелую руку на плечо жены, размышлявшей, как лучше поговорить о сегодняшнем собрании. Ганна без слов поняла, о чем думает муж.

— Радует меня этот гул, как мальчишку.

— Это потому, что в нем бурлит твоя отвага, Илько. И куда ее ни приложишь, всюду будет радость. Правда?

— Правда, — кивнул Палийчук и покосился на жену. «Вот хитрющая, словно бы и не говорила ничего, а сказала все». И он задумался, охваченный очарованием нового дела и новых дней.

И уже вдыхал запахи яблоневого цвета, видел молодые деревца, облепленные розовыми лепестками.

Подходя к дому, Палийчуки заметили во всех окнах яркий свет.

— Посмотри, Ганна, кто-то без хозяев хозяйничает. — Илько перепрыгнул через перелаз и подал руку жене. — Не родня ли сошлась после собрания на заседание?

— Верно, родня, — не выразив удивления, согласилась Ганна, прислушиваясь к говору, доносившемуся из хаты.

Илько осторожно заглянул в полуотворенное окно. В хате расположились, как дома, ближайшие родственники и друзья, а также дед Шкурумеляк и все члены правления, которые когда-то голосовали за то, чтобы избрать председателем колхоза Илька.

Это ночное посещение растрогало Палийчука: «Болеют люди за колхоз».

— Говорить будем осторожно. И так взбудоражили человека на собрании больше, чем надо, — наставляет собравшихся рослый Тимко Шугай.

— Всех взбудоражил Сенчук. И хорошо сделал, а то, выходит, мы привыкли к своим недостаткам и только отмахиваемся от них, как от мух, да почесываемся, а не исправляем, — подает голос хитрец Пилип Яцков.