Начинается ночь - [59]

Следуя за Свенкой в жилые комнаты, Питер искоса поглядывает на Миззи, чтобы понять, как он все это воспринимает. Но Миззино лицо остается непроницаемым, и Питеру приходит в голову, что, возможно, Миззи чувствует себя здесь так, словно он вернулся домой — не исключено, что давно уже порог этого дома не переступал никто, столь же утонченный и "безупречно сделанный", как и предметы внутри.

Тем не менее Питеру любопытно, восхищен или раздражен Миззи всем этим скромным великолепием. Разумеется, если бы Миззи испытал раздражение, в Питеровых глазах он бы только вырос (то есть, конечно, все это поразительно, вот сейчас они проходят мимо Раймана — слева от китайского шкафчика — одной из жемчужин Поттеровой коллекции, настолько прекрасной, что сердце замирает… Но вместе с тем эта удручающая дороговизна, эта фантасмагорическая ценность всего и вся…). И все-таки Питер надеется, что Миззи впечатлен. Хотя бы слегка. Миззи, это мой мир, я практически ежедневно имею дело с людьми, обладающими властью и огромными деньгами, и, если тебе это хотя бы немного интересно, может быть, тебе интересен и я… А если тебе кажется, что все это нелепо… хм, означает ли это, что и я нелеп? В конце концов, это просто работа. Я еще могу скакать на залитой луной лужайке, я еще могу танцевать под чарующий напев флейты.

И вот они входят в гостиную.

Это потрясающая комната, в которую, возможно, следует входить под туш или музыку Баха, да, что-то небольшое, но гениальное и бессмертное вроде Баха. Весь дом — само совершенство, иногда даже несколько пугающее, но гостиная настолько великолепна, что превосходит все мыслимые представления о великолепии: стеклянные французские двери открываются на островок травы, обсаженный кустами роз, за которыми открывается панорама пролива Лонг-Айленд, словно сама природа (во всяком случае, природа в ее лучших образцах) — это анфилада комнат с голубовато-зелеными напольными коврами, потолочными облаками Микеланджело и цветущими темно-зелеными стенами, не так уж сильно не похожих на ту, в которой вы в данный момент находитесь. А по эту сторону стеклянных дверей саду отвечают два дивана-близнеца Жана-Мишеля Франка, обитых бархатом оловянного цвета и стол работы Диего Джакометти, которому пристало бы находиться в музее, а еще лампы, массивные или, наоборот, тонкие как паутинки, и старое, затуманенное зеркало в деревянной раме (никакого золота — золото тут запрещено), причем не висящее, а просто прислоненное к стене, на аскетичной каминной столешнице; а на стене без окон — сама Агнес Мартин, царящая над комнатой как сошедшее божество, каковым она и является, и благосклонно (как кажется) принимающая все эти подношения в виде диванов и столов, созданных гениями, а также книги, стайку деревянных святых со стеклянными глазами, японские вазы с розами (здесь, в гостиной — желтые); полки, уставленные разными коллекциями (керамические панно, деревянные скульптуры догонов, чугунные копилки) и гигантская чаша из эбенового дерева (сегодня с хурмой). В этой комнате даже при дневном свете возникает иллюзия, что где-то на границе зрения мерцают свечи. Пахнет — на самом деле это спрей — лавандой.

— Я смотрю, мои ребята уже здесь, — говорит Питер.

— Да, они сейчас устанавливают вазу.

По чуть заметному напряжению кожи в районе ее подбородка Питер догадывается, что Свенке это не очень нравится. Ей что, не пришлась по вкусу ваза Гроффа или разонравилось искусство как таковое? А может быть, все дело в том, что ты, Питер, только что пытался (безуспешно) втюхать ее работодательнице шар из гудрона и волос за кругленькую сумму? Свенка, могу ли я тебя в чем-то обвинять?

— Я скажу Кэрол, что вы приехали, — бросает Свенка и выходит.

— Красивая комната, — говорит Миззи, когда они с Питером остаются одни.

Это что — ирония? Вроде бы нет. Питер просто слишком привык к тому, что все вокруг постоянно иронизируют.

— Если Поттеры за что-то берутся, они делают это хорошо.

— А чем, собственно, они занимаются?

— Ну, в сущности, их главное занятие — быть Поттерами. Деньги поступают от прачечных и химчисток, но Кэрол с мужем не имеют с ними никаких дел — только получают чеки.

Появляется Кэрол (о, Господи, неужели она слышала?) с традиционными извинениями, которые она, как всегда, произносит как бы слегка запыхавшись. Питер уже понял, что это один из ее тактических приемов. Она никогда не выходит к вам сразу, даже если вы прибыли ровно к назначенному часу. Свенка или какой-нибудь другой "член семьи" проводит гостя в эту потрясающую гостиную, где он должен сидеть и ждать, пусть недолго, появления Кэрол (о, как часто Питеру приходится сидеть вот так и ждать, пока к нему выйдут). Насколько Питер может судить, Кэрол делает это по нескольким причинам, во-первых, для создания театрального эффекта: а вот и хозяйка дома! Ну и, конечно, тем самым вам дается понять, что она очень занята и с трудом выкраивает время даже для званых гостей.

— Здравствуйте, Питер, простите, я была в саду. Смотрела, как ваши люди устанавливают вазу.

Кэрол — бледная, веснушчатая, часто моргающая женщина. Кажется, что она всегда держит во рту какой-то маленький чудесный предмет: круглый камешек с Гималаев или жемчужину. Это чуть-чуть мешает ей внятно говорить, но в то же время чувствуется, что она охотно и радостно пожертвовала идеальным произношением ради этой драгоценной вещицы, покоящейся у нее под языком. Она питает слабость к белым кофточкам с рюшами (она и сейчас одета именно так), а-ля Барбара Стэнвик. Чего, честно говоря, не ждешь от владелицы такого дома, таких картин и диванов.