Набег - [3]

Все быки, которых пасли Николай с Артуром четвертый месяц уже, не враз, но заимели клички. Звездарь, Гусар — нарекал Николай по характеру ли, по виду. Артур лепил имена посерьезней: могучего быка звал Шварцнегером, горластого — Алкой Пугачевой, были у него и Марадона — приземистый черный бычок, и неразлучные Горбач да Ельцин, Рэмбо, Менторез…

Николай согласно кивал, слушая доклад внука. Потом Артур заснул на телогрейке, в тени, рядом с собакою. Николай же, собрав грязную посуду, спустился к речке.

Вода на береговой отмели была тепла. С пологого берега, с лугов, стекал осязаемый полуденный жар. Помыв посуду, Николай было задремал, прямо на берегу, на солнце, но быстро очнулся. Что-то кольнуло сердце, заставило подняться к становью.

Мирно подремывала на базу скотина, укрывшись в тени тополей, под навесом. Дремал Волчок, верная собака. Раскинувшись, спал Артур.

Лицом и статью внук похож был на всех Скуридиных во младости: такой же рослый, бровастый, черные жесткие волосы, словно конская грива. Остричь бы его, чуб напустить из-под фуражки, по-старинному, по-казачьи, вылитый с карточки дед и прадед, покойники. Николай хотел, чтобы первого внука назвали по деду Михаилом. Но премудрый зять удумал какого-то Артура. Теперь-то привыкли, а прежде язык ломали. Вроде не имя, а кобелю кличка.

Привыкли… Внук вырос у деда с бабкою. Смальства и в хуторскую школу ходил. Уже большого забрали его родители, в райцентре осев, когда намыкались с переездами. Все искали они длинный рубль да божий рай, где не сеют, не пашут. На севере да на юге. Крым да рым…

Но лучше бы пацана не забирали. На хуторе он рос как все, учителя и соседи не жаловались. А за три года райцентровской жизни Артур в милицию на учет попал, курить, выпивать научился, бросил школу. Да и в чем парня винить, если под родительским кровом мира нет, а всякий день лишь ругня да пьянка.

В подножии старой вербы, на корневище, было у Николая удобное сиденье, словно кресло. Нагретое солнцем дерево хорошо держало тепло. И видно было далеко вокруг: вилючая дорога, луговина, лес, летнее небо над ними.

Участковый приезжал не зря. Теперь надо глядеть и глядеть. Вспомнились слова Листухина о деньгах: «Осенью миллион огребешь». Покатилась теперь молва. В чужом кармане люди умеют считать. А курочка-то пока в гнезде. И какое яичко снесет она, знает лишь бог. И сроду не взялся бы за это дело Николай, когда бы не внук, не Артур. Для себя совсем иную жизнь придумал он нынешней весной, когда вернулся из больницы.

2

Николай Скуридин вернулся на хутор из районной больницы в начале марта. Он приехал попутной машиной и три дня носа со двора не казал. Но его углядели. На четвертый день, поздним утром, объявился в скуридинском доме сам Чапурим колхозный хуторской бригадир.

— Здорово живете… С прибытьем! — поприветствовал он с порога и здесь же, на кухне, сел, далеко протянув большие длинные ноги.

— Слава богу, — ответил ему хозяин, откладывая в сторону нож и картошку, которую чистил, готовясь обеденные щи варить.

Из боковой спаленки выглянула жена Николая — Ленка и, наскоро покрыв нечёсаную голову большим пуховым платком, трубно загудела, жалуясь:

— Да, ему, куманек, все слава богу… В больнице лежал-вылеживался цельный месяц. А я тута одна-одиная. Туды-сюды кинусь. Он пришел — как жених, а я — некудовая.

Толстомясая Ленка сроду была ленивой, а нынче, старея, и вовсе к домашним делам охладела, колхозных же не знала век. И тот месяц, что лежал Николай в больнице, показался ей годом, хоть на базу у Скуридиных коровы не было, лишь козы да овцы, поросенок да десяток кур.

— Он — курортник, а меня — в гроб клади, — подступала она к мужу и бригадиру.

В свои полсотни лет гляделся Николай незавидно: худой, черноликий, вечная седая щетина, зубов половины нет. А из больницы приходил подстриженный, чисто бритый и ликом светел. Какой-никакой, а отдых: спи день напролет, кормят три раза, пьянки нет и за курево ругают. Нынче тем более резать его не стали — и так исшматкованный: не желудок, а гулькин нос подлечили таблетками да уколами.

— Он жених! А у меня ноги не ходят, руки не владают, в голове…

— Вот теперь и отдохнешь, — уверенно пообещал бригадир и спросил Николая: — На работу когда думаешь?

— Вовсе не думаю, — усмехнулся Николай. — Пока — больничный, а там может, куда на легкую… Доктора велели.

— Доктора… — махнул большой рукою Чапурин. — Им абы сказать. Где она легкая? На печи лежать? А семью поить-кормить кто будет?

Привычный бригадирский довод Скуридин отмел легко:

— Откормил, слава богу.

Чапурин даже удивился: ведь и вправду откормил. Пятерых Николаю Ленка родила. Сама не работала. Все — на нем. Прошлой осенью последнюю дочь выдали замуж. А казалось, недавно кипел скуридинский двор мелюзгой.

— Да-а… — задумчиво протянул бригадир. — Вот она, наша жизнь…

Подумалось о своем: сын и дочь тоже взрослые, внуки уже. Но в сторону убирая лишние теперь мысли, он сказал:

— Все равно — работать. До пенсии далеко.

А Николая вдруг осенило:

— Ты мне не ту сватаешь дохлину, какую вчера гнали?

Он на базу прибирался и видел, как тянулся по вихляевской дороге гурт скотины, еле живой.