Рассказ
Екимов Борис Петрович родился в 1938 году. Лауреат многих литературных премий. Постоянный автор «Нового мира». Живет в Волгограде.
Поздравляем Бориса Петровича с Патриаршей литературной премией за 2016 год.
Даже по вечерам телевизор он редко смотрел, больные глаза жалея. Зато приемник на волне «Детского радио» весь день не смолкал.
После недавней смерти жены одному, в полной тишине, особенно вечерней, жить было тоскливо, непривычно. Вот радио и помогало, «детское».
Когда отдыхал, слушал его внимательно. А в основном кое-как, в домашней суете и делах.
Теперь был вечер — время покоя, отдыха для старого человека. И время обычного вечернего звонка от сына, который к себе домой, с работы возвращался поздно. И всегда звонил.
По радио что-то пели, не больно разборчивое. А потом прорезался детский голосок:
Вспомню, как жили мы
с мамой родною —
Всегда в веселе и в тепле.
Но вот наше счастье
Рассыпалось на части —
Война наступила в стране.
Голосок был тоненький, точь-в-точь внучкин, Маняшин. Но какой-то серьезный ли, грустный. Может, потому что про войну стишок. Но чего бы она там соображала…
Нынче был год особый: годовщина Победы; да еще и Сталинградской битвы — это вовсе свое. Вот и говорили, писали везде про войну и Победу. Даже здесь, на «Детском радио».
Смолк детский голос. А стишок в памяти остался. На удивленье. Теперь ведь шаг шагнешь и забудешь: куда шел и зачем. Возраст. А здесь сходу запомнил. Голосишко у девочки — такой славный, словно Маняшин.
Но дело, может, и не в Маняше, а в тех словах, что услышал. Для детворы — это просто стишок. Сказали им, они выучили, прочитали. Вот тебе и «наступила война». А ведь все это было. На этой земле — сталинградской, почти век назад, когда он был совсем маленьким, как нынешняя его детвора — внуки.
Это было давным-давно. Целая жизнь прошла. Долгая. Тогда — малый мальчонка. Теперь — старый, хворый, седой, одним словом — Дед. Так его величали в семье и в кругу ближнем, знакомом. Он сам себе прилепил это имя ли, звание, вроде пустой отговоркой: «Какой с меня спрос? Я — дед. Старый дед. Понятно?»
Дед, значит Дед. В раннем утреннем и позднем вечернем звонках спрашивал сын: «Дед? Ты там живой?..» И внуки, естественно: «Дедушка… Деда…» А еще — круг рыбаков и охотников — старых друзей, но теперь уже — их сыновей привычный зов: «Ты на охоту готовишься, Дед? Не забыл? А как без тебя?!» Это были не пустые слова, но верная примета: с Дедом всегда везет на добычу. Глаза и силы у него не те, что прежде. Но чутье и память остались: меляки, зимовальные ямы, невидимые глазу донные свалы, жировки, ходы, лазы, повадки зверя ли, рыбы — все знает и помнит. На то он и Дед. Старый, седой. Но память осталась.
Вот и сегодня: стишок услышал и сразу запомнил, повторив его раз и другой. Хороший стишок. Все в нем — правда.
«Помню, как жили мы… в веселе и тепле». «С мамой родною» в малом поселке Лазурь, на окраине Сталинграда, близ Мамаева бугра, в его надежном укрыве от ветров.
Малые домики, зеленые огороды, сады. Тихие улочки, добрые соседи, гурьба веселой детворы. Одних Лутошкиных — шестеро; все как один рыжие, озорные. Шурочка Лутошкина и сейчас в памяти; она была его «невестой».
Поселок Лазурь. Свой домик. Дойная коза Манька. Мохнатая собака Трезор. Палисадник с цветами. Сладкие яблоки на деревьях. «Яндыковские» они назывались. Зеленый дворик. Просторный купол синего неба.
Война далеко. Порой высоко в небе кружил маленький самолетик; из него сыпались белые листовки. Ветер уносил их. От поселка вдали, в центре города иногда недолго гудели сирены, объявляя воздушную тревогу. К ним привыкли.
А потом вдруг, нежданно-негаданно, пришла беда. Среди белого дня, словно черная туча, — немецкие самолеты. Их было много и много. Они наплывали с тяжелым гулом от Мамаева бугра, закрывая солнце и небо. Встречая их, по всему городу истошно завыли сирены, надрывались гудки заводские и пароходные, волжские. Мать потащила мальчика в погреб. Там — темно. Мальчишке хотелось поглядеть на самолеты. Все ближе их гул. И началось страшное. Дьявольский вой и свист. Грохот взрывов, трясенье земли. Снова и снова. Вой и грохот. Совсем рядом. Земля содрогается. С низкой крыши песок сыплется. Разрывающий уши вой. Оглушающий грохот. Трещит ненадежная кровля. Снова и снова вой. Обморочное ожидание грохота ли, забвенья. Молитва матери:
Живый в помощи Вышняго,
В крове Бога Небесного…
Телефонный звонок пришел из мира иного, нынешнего и потому не сразу был услышан и понят. Звонил сын, как обычно, с работы вернувшись.
— Дед? Ты — живой там? Заснул? Какие новости?
— Какие у меня новости… — со вздохом ответил Дед, не вдруг возвращаясь ко дню сегодняшнему. — Живый в помощи, — и засмеялся, вспомнив. — Даже стишок выучил. Да… По радио услыхал. Вот послушай:
Помню, как жили мы
С мамой родною…
Он прочитал весь стишок и добавил:
— Девочка выступала. Голосок — чисто Маняшин. Наверное, из детсада. Учат их там. А вот вы не хотите, чтобы в детсад ходили. Чего боитесь…
Сын засмеялся:
— Поп — свое, черт — свое. Завтра приходи и учи.
— И научу! — задиристо ответил Дед. Но тут же осадил себя. — Детвора-то спит?
