На златом крыльце сидели - [9]

И все-таки понятно, отчего так случилось… Красота здесь совершенно ни при чем. Нет, Ирина, конечно, молода и очаровательна, но разве сама она дурнушка? Вздор, вздор и еще раз вздор! Просто… когда долго живешь с мужчиной, перестаешь его хвалить. Восторгаться. Сильная половина человечества падка именно на восхищение. Ни на домашний уют, ни на стол и даже ни на мягкую постель, а именно на преклонение. Вот истинный залог обольщения! Почеши нарциссу за ушком, поохай-поахай его свершениям, и все – бастион пал. Ступай развешивать новые шторы, выбирать мебеля и переставлять сервиз.

Ирина Двинова знала сию, прямо скажем, нехитрую науку на ять. Едва объявившись в Петербурге, захомутала Рылеева (с его привычкой к самолюбованию это было не так уж и трудно), затем отдышалась, поглядела по сторонам и… переключилась на более выгодную партию. От содержанки поэта до законной супруги вдовца-сенатора – путь недлинный.

О метаморфозе из кухарки в сенаторши Евдокия не думала. Все одно ничего путного бы не вышло! Довольно того, что все эти годы они с Семеном были вместе, делили кров и ложе. Конечно, она много что освоила, но истинной леди так и не стала. Если в битве за речь и манеры худо-бедно одержана победа, то образ мысли оставался прежним, провинциально-крестьянским.

Вообразить этакую спутницу в свете решительно невозможно! Двинов раз было представил ее гостям, хорошо, обошлось без массовой ретирады. Евдокия вечер напролет втолковывала дамам, сколько куда помещать укропа, как правильно резать лук и довольно ли двух яиц на завтрак. Накрахмаленные белоручки слушали, вытаращив зенки и раскрыв рты.

Не стать курице жар-птицей, сколько золота не цепляй! Теперь побрякушки наличествовали, грели сквозь парчовый сверток разбитое сердце.

Осталось всего ничего: маленький спектакль (а выражаясь по-господски: инсценировка) – и дело, почитай, в шляпе…

«У меня все лучше всех!»

Девушка воровато обернулась, под башмачками хрустнул свежий наст переулка. Безымянного и глухого.

Ни души. Кажется, рано пришла. Ништо. Сейчас пожалуют, родимые.

Минута, другая. Никого. Сколько прикажете мариноваться?! Тяжело иметь дело с кретинами!..

Заскрипел снег. Из-за угла пролегла длинная тень, следом нарисовалась мешковатая фигура.

Авдотья замахала:

– Я здесь!

Человек повернулся, протер глаза – после залитого яркими лучами проспекта закоулок казался непроглядным. Ладонь поднялась в приветственном жесте, губы растянулись в улыбке.

– Почему один? Где остальные?.. Погоди-ка! Ты?! Аааииии….

Крик перешел в визг.

Тускло сверкнула сталь. Некто в бесформенном пальто в два прыжка сократил расстояние, лицо девушки залепила черная перчатка.

Горло щелкнуло, точно перезрелый кабачок, нос противно забулькал, сугроб бросился навстречу.

***

– А я говорю, сунуть мертвяка в полынью и дело с концом! – потрясал нечесаной бородищей тонкий, словно палка, детина.

В бездонной утробе плюгавенького собеседника урчало, оттуда доносились тошнотворные звуки, но он упрямо вливал дешевый сбитень, пока последняя капля не шлепнулась на язык, а по бритому подбородку не заструились остатки напитка.

– Сколь можно баять, Варавва? К покойничку завсегда надобно приматывать груз. Уж будьте любезны!

– То летом! А зимой речка сама приберет. Под лед утащит…

– Под лед, под лед… – передразнил лысый, новая баклага застыла подле толстых губ. – А ну как вынырнет жмурик из проруби? Пойдут бабы стирать, а там – извольте знакомиться. Хе-хе-с!

Беседа оборванцев заглохла с появлением трактирного. О заплеванный стол брякнули глиняные кружки.

Чернобородый глотнул пенного, в беззубом рту захлюпало, из горла послышалось радостное мычание. Мол, сейчас допью и выдам дельную мысль.

– И плевать! Зато шухера меньше, чик и готово!.. Кто ведает, куда течение занесет? Пока рядятся да репы чешут, след простынет.

Плюгавый закатил глаза под лоб.

– Что, иван11, рожи корчишь? Хошь нынче спробуем? Обчистим баклана и макнем в Неву! Увидишь, по-моему выйдет.

– Я те макну! Кого деловые Вараввой кличут? Того, кто не облопывается! Кого с бутором не определяют, кровянку не шьют… Тебя сколь разов легаши отпускали в сильном подозрении? Два, три? Не счесть! А кто пособляет? Советы дает? То-то!

Брови худого сползли к переносице.

– Я – честный тырщик! Не рванина!

– Велю, сявкой будешь, – прошипел бандит, точно пробитый самовар. – Супротив честного ивана ты тля, понял?

Физиономия разбушевавшегося коротышки стала масляной, как блин. Примирительно подмигнул, сказал вкрадчиво:

– Ништо. Охолонь, Вараввушка. Выпей еще пива. Условились же, в столице по музыке не ходим. Не промышляем, стало быть. Сидим тихонько у Забияки на малине. Был разговор?

– Ну был. Да ведь…

– Что еще? – спросил иван.

– Какой это карантин, если мы выпотрошим Забиякину сестру? – ответил косматый вопросом на вопрос.

Толстомордый махнул рукой.

– Здесь дело иное. Мы ж не взаправду! Пошумим и будет…

– А какая разница? Люди-то все одно на нас подумают. Гастролеры трупаков не оставляют!..

«Устами младенца глаголет истина, – напомнил себе маститый вор. – Варавва – взрослый мужик, но по части опыта, словно дитя. И вот, пожалуйста, брякнул в самую точку!»