На заре земли Русской - [48]
Когда ряженые разбрелись по всему подворью — плясать, петь и смешить других, — Александра, улучив минутку, пока на них никто не глядел, тронула Всеслава за руку:
— Что в Киеве говорят? Правда ли про то, что Изяслав войны хочет?
— Правда, — князь нахмурился, помрачнел, в тот же миг словно позабыв о празднике. — Мы успели предупредить Ярослава Владимировича, да еще Радомир, низкий поклон его голове светлой, придумал, как нам быть с предательством Андрея да с картой наших уделов, что он увез в Киев, — о том, что решение придумал он сам, Всеслав не сказал, думая о том, что теперь для некоторых горожан трудно будет вернуть уважение к старшему гридню-сотнику. — Мы им другую карту дали, по которой они много дней еще блуждать окрест будут.
И, сказав, мельком взглянул на Александру: та слушала внимательно, по привычке чуть наклонив голову, кажется, верила. Верила в мудрость супруга и его советников, в честность других верила, на лучший исход надеялась. Светлая, добрая девочка, как же много она не знает о жизни! И как бы ей это злом не обернулось, дурной стороной… Ее забота — дом теплый, веретено да прялка, сыночек, как на свет родится. О войне и других уделах ей и думать нечего, только лишний раз тревожиться.
Но Александра сама тянулась узнать правду, расспрашивала, несколько раз даже на сбор старшей дружины приходила, да и то не из любопытства чистого, женского, а искренне хотела помочь, поддержать, сделать все, что было в ее силах. Но чем помочь, она пока не знала, да и никто не был уверен в грядущем, и ей оставалось только слушать и запоминать.
Нежданно у ворот почудилось какое-то движение: кого-то не пускали, он рвался из рук караульных, раздвигая длинные копья, наконец ему удалось вывернуться, и, проскользнув на подворье, мальчишка в драной собольей шапке закричал со слезами, звенящими в голосе:
— Люди добрые! Помогите! На реке девка в прорубь упала! Помогите!
Мальчонку, самого посиневшего от холода и напуганного пуще остальных, тут же обступили взрослые мужики, перебивая друг друга, расспросили, шумной толпой схлынули со двора в посад. До реки Двины, что протекала за городской чертой, бежать было недалеко, но каждый миг сейчас казался ценен и мог стать последним.
— Я пойду с ними, помогу, девчонка ведь, — Александра испуганно взглянула на Всеслава. Тот сперва не решился позволить ей, но…
— Прикажи им сюда ее нести, коли спасти сумеют, — коротко велел он. — У нас лекари, знахарки, а девчонка, поди, из посадских, ничем ей дома не помогут.
Едва кивнув в знак согласия, Александра поправила убрус, поглубже закуталась в пуховый платок и побежала за уходящей толпой людей. В темноте морозной зимней ночи ее нельзя было узнать сразу.
Чуть поодаль от берега, в нескольких шагах, метался второй мальчишка-подлеток[8], размахивая одной рукой и пытаясь привлечь бегущих к реке людей. Он что-то кричал охрипшим голосом, звал на помощь, торопил. Сам он не мог ничем помочь: больно маленький, не удержит, да и подобраться к краю проруби было никак нельзя.
Люди остались на берегу: поблизости и деревьев-то крепких не оказалось, чтобы сломать ветку и протянуть утопающей. Близко подходить опасно: лед подломится, и тогда — обоих поминай, как звали… Столпившиеся на берегу посадские шумно спорили, толковали, кому и как вытаскивать девчонку, но времени не оставалось совсем: замерзшая рука девушки, уцепившаяся за снежный край, соскользнула, и снова послышался приглушенный визг: вода всколыхнулась под ветром и накрыла ее с головой.
Вдруг от толпы отделилась невысокая фигура, бегом бросилась вперед. Дмитрий, скинув забавный святочный наряд и оставшись в одних только холщовых портках с онучами и заплатанной рубахе, растолкал в разные стороны толпившихся впереди, кинулся к самому краю полыньи, так что лед под ним опасно затрещал, и протянул руку:
— Веся, держись! Хватайся, скорее!
— Митька, назад! — увидевший это Тимофей заорал так, что жилы на лбу вздулись. — Проломишь лед к чертовой матери!
И только тот успел отойти, как от ледяной глыбы откололся еще один кусок, расширяя прорубь. Ледяная вода, набравшись в башмаки и намочив одежду, камнем тянула на дно. Задыхаясь, отплевываясь и пытаясь что-то сказать посиневшими от холода, задеревеневшими губами, Весняна одной рукой вцепилась в кромку льда, но та треснула. Кровь из пораненной ладони алым рябиновым соком хлынула на снег. Полынья стала длиннее, сбившиеся в стайку на берегу бабы истошно заголосили.
— Что делать, Тимофей Олексич?!
— Пояс снимай, брось ей один конец и тащи. Да живей, что ты копаешься!
Затвердевший на морозе тонкий кожаный пояс натирал и резал до крови ладони. Кое-как в темноте девушке удалось ухватиться за один край. Обмотав свой конец рукавицей, чтобы не порезать руки окончательно, Дмитрий осторожно потянул его на себя. Цепляясь за снег и скользя ногами по хрупкому льду, Весняна выбралась с его помощью и без сил рухнула ничком на берегу. Пояс гладкой змейкой выскользнул из рук. Митька вытер ладони снегом и точно так же обессиленно выдохнул…
Тимофей перевернул девушку на спину. Весняна дышала часто, но казалась будто неживой. Лицо ее стало белым, точно снег, руки безвольно упали вдоль тела, мокрые волосы быстро покрылись на морозе тоненькой корочкой льда. Едва опомнившись, Дмитрий метнулся к ней, упал на колени рядом, принялся тормошить ее и растирать обмороженные руки, лицо пригоршнями снега. По его щекам, раскрашенным сурьмой и свеклой, катились злые, досадные слезы, оставляя грязные дрожащие дорожки. В цветной скоморошьей рубахе, широких подвязанных под коленями портах и смешной, надетой нарочно наизнанку телогрейке, он выглядел не забавно, а жалко.
