На заре земли Русской - [50]

Тепло не колыхнулось, не тронуло влажным жаром дыхания пальцы. Александра вскочила, испуганно ахнула, принялась будить девочку, хлопать по щекам, по-прежнему не отпуская ее безвольной руки.

— Все, Сашутка, — тихо уронила подошедшая Дарья, прикрыв белоснежным рушником лицо умершей. — Не в наших это силах. До утра оставим, а там кликну девок, пускай… обряжают покойницу-то…

Отвернувшись от княгини, будто виня себя в случившемся, Дарья небрежно кинула платок на плечи и вышла вон. Словно замерло время и растеклось по тягучим каплям червленой смолы. Александра стояла на коленях у широкой лавки, чувствовала, что по щекам предательски ползут слезы, и, сдвинув в сторону белый покров, не могла отвести взгляда от побелевшего лица Весняны. Красивая девчонка была, хорошенькая да справная, нравом тихая и добрая. Александра не раз встречала ее на торжищах, на ярмарках, на реке с коромыслом, да и с Дмитрием их не раз видели вместе. И в посаде поговаривали, будто к лету, на Ярилин день, они обручиться собирались.

Не бывать этому по чьей-то вине…

Страх перед прялкой Марены сковал все ее существо. Дрожали руки, и в груди стоял тяжелый ком, готовый пролиться слезами. Вновь набросив нерасшитый рушник на лицо и грудь юной покойницы, девушка почти выбежала из клети и поспешно вернулась в горницу на втором полу. Всю недолгую дорогу вдоль темных галерей и лестниц ей чудилось бледное, исхудавшее за одну лишь ночь лицо Весняны, слышался ее горячечный шепот в полубреду и чьи-то тихие шаги. Но это ей только казалось.

Всеслав спал, отчего-то хмурясь во сне, серое зимнее солнце, пробиваясь сквозь занавеску, слегка освещало его и играло тусклыми отсветами на растрепанных прядях. Осторожно, чтобы не разбудить, Александра проскользнула в горницу, но муж спал чутко и услышал малейший шорох. Одного только взгляда на жену ему достало, чтобы все понять. Александра была точно не в себе: рассеянная, потерянная, бледная и осунувшаяся, равно сама побывала в чертогах Марены. Деревянной куклой она села на постели, таким же безжизненным движением сдернула с головы убрус и подхватывающее его очелье, тяжело уронила руки на колени, посмотрела в пустоту. Взгляд ее голубых глаз, сверкающий слезами, на мгновение показался чужим, незнакомым. Она отрешенно молчала, не в силах ничего сказать, да и не могла подобрать слов.

— Сашенька, ласточка, — тихо окликнул Всеслав. — Иди ко мне, родная…

Уткнувшись в его плечо, Александра отчаянно разрыдалась, заглушая в себе рвущийся на волю крик. Невыносимая жалость к погибшей девчушке и страх перед смертью рвали душу, наизнанку выворачивали. Всеслав молча гладил ее по голове, а она не могла успокоиться, вся дрожала, ей казалось, что зимний холод пробрался и сюда, в тихую уютную горенку, но не холод был виной.

При ней еще никто никогда не умирал. И эта боль, что захлестнула ее ледяной волной сейчас, оказалась совсем незнакомой, такой тоскливой и безнадежной. Осознание смерти никогда не приходит быстро, но приносит с собой горечь и рваную, жгучую пустоту.

— Не надо, молчи, я все понял, — тихо промолвил князь, когда Александра попыталась рассказать, что случилось, отстранившись наконец и пряча покрасневшее от слез лицо. — Слезами ее не вернешь и не поможешь, только себя измучаешь. Это неизбежно, смерть всегда была и будет, и мы ничего с этим не можем поделать. Люди приходят в Явь и уходят, с теми, кого мы полюбили, прощаться всегда больнее. Это перетерпеть надо, Сашенька. Пережить. Боль бывает всякой, но и такая пройдет.

Всеслав знал, о чем говорил. Он видел смерть отца, слышал его последнее слово. Матушка его переступила грань Яви, когда он был еще ребенком. Александра вдруг почувствовала себя совсем слабой по сравнению с ним.

Как бы ни был прав супруг, даже говорить о произошедшем сейчас было тяжело. Перекрестившись и прочитав шепотом перед иконой краткую молитву за упокой души рабы божьей Василисы (этим именем Весеню нарекли при крещении), она распустила косы и легла, попыталась заснуть, чтобы забыться, но сон не шел, его отгоняли тяжелые, тревожные думы, и до самого утра она так и не сомкнула глаз, глядя в темноту и беззвучно всхлипывая.

* * *

Через три положенных по обычаю дня Весняну хоронили. Шумное празднование святок отошло назад, отступило, давая дорогу немому горю. Александра, помня слова супруга, крепилась, оставаясь спокойной на глазах у всех, и лишь в горнице, в одиночестве, могла не сдержаться, когда больше совсем не оставалось сил.

Дмитрий за пять минувших дней словно повзрослел на пять солнцеворотов. Обыкновенно добрый, улыбчивый и смешливый паренек, он закрылся в себе, на все расспросы отвечал едва ли три слова. Казалось, даже светлые зеленые глаза его, точно трава в росе, потемнели и помрачнели. Он не позволял себе слабости, только один раз, когда на отпевании снова увидел Весняну, бледную и все такую же красивую, с венком над головой, — молча заплакал, глотая слезы, отвернулся от гроба. Но никто не осудил его ни словом, ни взглядом: многие знали, что он был неравнодушен к девушке, и с большим трудом ему давалось терпение.