На заре земли Русской - [47]

Пока работали в столовой горнице, пока прибирались, вышивали и ткали последние работы, пролетел короткий зимний день. Со двора доносились крики и смех полоцких ребятишек, что в ожидании веселого и светлого праздника играли и шумели на улице: их забавы да забавы молодых парней и девчонок придут позднее, когда день Коляды сменится долгим зимним вечером. Тогда пойдут-побегут по дворам, простым и богатым, шумным и тихим, ряженые с обрядовыми песнями, звенящими в шапках медными гривнами, простыми, но оттого еще более милыми сердцу подарками.

Поглядев на ребятню и мельком подумав, что спустя несколько солнцеворотов и ее сынишка, вероятно, будет с ними, Александра задернула холщовую занавеску, вновь села за прялку. Спешила, торопилась, все пальцы веретеном исколола: хотела к зимнему празднику мужу справить рубаху белую, новую с алой вышивкой-оберегом, как он любил. Шить и вышивать ее учили, маленькую, только теперь она боялась ошибиться, сделать что-нибудь не так, что супругу не придется по нраву или не подойдет. Он высокий и широкий в плечах, так что без мерки не угадаешь, и Александра примеряла по другой рубахе, его старой.

Оставались последние стежки. Она уже потеряла счет времени, когда наконец управилась с вышивкой и в последний раз взглянула на свою работу, а на подворье, на крыльце уже слышались шаги, голоса: поди, вернулись… Погасила лучины, хотела выйти навстречу, но не успела: дверь в горницу, скрипнув, распахнулась, Всеслав, будто и не уезжал на целую седмицу, прямо с порога подхватил ее на руки и покружил.

— Пусти, пусти! — смеясь, Александра шутливо отбивалась и уворачивалась от колючих, морозных поцелуев. — Кто же так здоровается?

— Тот, кто жену любит и стосковался за седмицу! — ответил Всеслав с такой же улыбкой. — Не мог я в своем уделе первую ночь святок пропустить и тебя одну оставить.

— А я-то едва не забыла! Примерь-ка, ладно ли?

Подарок пришелся кстати и, что уж таить, удался на славу. Белая рубаха из мягкого льна с широким косым воротом, вдоль которого алые узоры-обереги лозой вьются… И по рукавам, вокруг запястий, такие же — поменьше. На миг Александра замерла, боясь, что в чем-то да ошиблась, но нет: рубаха села, как влитая, и белый цвет удивительно шел к ясным серым глазам.

— Хозяюшка моя… А ведь у меня для тебя тоже подарок есть, да ты меня опередила…

Из кожаной калиты, привязанной к широкому поясу, князь вынул маленький крепко затянутый мех, расшитый белой нитью по краям. Когда он распустил завязки, Александра заглянула и не смогла сдержать восторженного вздоха: обручья! Серебряные, тонкие, с кованым узором, словно морозным утром на окошке… В мягком полумраке натопленной горницы серебро ярко поблескивало, отражая золотистый свет лучин.

— Позволь, надену-то, — тихо промолвил супруг, про себя улыбнувшись нескрываемой радости девушки. — А не то сама хочешь?

Александра протянула руку Всеславу. Взяв один из серебряных браслетов, он осторожно замкнул его на запястье жены, а потом провел по ее ладони и накрыл своей. Холод металла исчез, растворился в тепле нежного прикосновения, и Александре на миг почудилось, что очертания горницы стали мутными, отблески света расплылись. Второе обручье дополнило первое, крепко и бережно обхватило тонкое запястье девушки и рукав платья. Серебряная вязь то искрилась, то гасла в полутьме.

— Нравится ли, ласточка?

— Очень нравится! — прошептала Александра. Поднялась на носочки, потерлась щекой о затянутую темно-русой щетиной щеку мужа. — Спасибо тебе!

С наступлением темноты веселой, шумной толпой на княжеское подворье хлынули певцы, гусельники и ряженые. Скоморохи, звери, заморские королевичи, сам Коляда — высокий беловолосый парень, Никита-кузнец, в белой шубе с чужого плеча и выкрашенных в светлый цвет сапогах. Гости бросали во все стороны пшено и просо, повязывали на ветвях деревьев и на воротах цветные ленты и звенящие мониста, пели частушки и колядки. Вскоре на крыльцо вышли сами князь с княгиней; тогда песни стали громче, смех — звонче, хозяев осыпали зернами, наперебой желая жизни долгой, мирной и ладной и сей день, и после того, как вновь повернется коло года.

Пестрая звонкая толпа вытолкнула Никиту-кузнеца вперед, прямо к крыльцу, и тот, потирая шерстяной рукавицей замерзшие щеки, неожиданно звонко запел:

— Выходил Коляда из Нова-города,

Как искал Коляда да княжья двора.

Как нашел Коляда да широк княжий двор,

Ой-да княжий двор не мал, не велик,

Не мал, не велик — на семидесят столбах,

На семидесят столбах, на семидесят верстах,

Ой-да на всяком столбе по жемчужинке горит.

Здравствуй, хозяин с хозяюшкою!

— Здравствуй, свет-Коляда, будь гостем нашего двора! — ответил Всеслав, поклонившись в ответ. Княгиня по обычаю подала ряженому пирог на вышитых рушниках. Никита, щурясь от ветра и смущаясь перед красавицей Александрой, с поклоном принял угощение, разломил пирог на три части, одну взял себе, две вернул хозяевам.

— Благодарствуйте, — поклонился в пояс в третий, последний раз Никита-Коляда. — Как пироги сладки, так во всем вам достатка, добра да здравия от Нова-города до самого златого Киева!