На заре земли Русской - [45]

Радомир и Тимофей, вовсе не как бывшие друзья, а как совсем чужие, закрыли за ним двери избы и велели ему идти ко всем собравшимся. Андрей оказался в середине неровного круга. Студеным зимним утром тускло горели свечи, на замутненных слюдяных окошках за ночь осели красивые морозные узоры.

— Узнаешь? — Горяй сунул Андрею под нос развернутую грамоту. Она так и норовила свернуться и прищемить тысяцкому палец, но тот держал ее крепко, как змею. — Узнаешь, собака ты киевская?

— Ну, Горяй Степаныч, не ругайся, — урезонил его Всеслав. — Мы ведь здесь не ссориться собрались, а правду узнать.

— У такого правду спрашивать — себя не уважать, — зло буркнул тысяцкий. — Так что, Андрей, навья твоя душа? Сам скажешь или как?

— Да, — понурил голову боярин. Видать, отдали им-таки эту грамоту с картой. — И что ж с того?

— А то с того, — передразнил Радомир, — что ты сейчас пойдешь к княжичу Изяславу и повинишься за обман. И дашь ему вот эту грамоту, — вынув из своей бездонной калиты точно такую же бересту, сотник протянул ее Андрею. За остаток ночи они с Всеславом перерисовали карту Полоцкого и Новгородского княжеств, только не указали тайных дорог, одним кривичам известных. Андрей сначала помотал головой, отступил на шаг, но потом понял, что спорить бесполезно.

— Что там хоть, скажите!

— Подшутим маленько над княжичем, — ответил Всеслав. — Та же карта, только с кружным путем. Хочет на нас напасть — пускай попробует. Если в лесах да болотах псковских не заплутает, с лихими людьми не встретится да доберется до Новгорода. Кружной-то дорожкой далече будет. А мы выиграем седмицы две или даже три.

— Только попробуй соврать! — пригрозил Тимофей. — Из-под земли достанем.

— Да уж убедился, — пробормотал незадачливый боярин, взял карту и поплелся исполнять приказ.

Глава 12

В нетопленой горнице поутру было очень холодно. Из слегка распахнутого окна тянуло колючим ветром, даже теплое стеганое одеяло на пуху не спасало от пронизывающей, очень свежей зимней прохлады. Тусклое серое солнце осветило просторную горницу, выхватило из туманного предутреннего полумрака широкую постель с занавеской, прялку с неоконченной нитью, длинную лавку, вышивание и крашеные холщовые рушники. Сонно потянувшись и непринужденным движением откинув назад тяжелые распущенные косы, Александра села на постели, провела ладонями по лицу, прогоняя остатки сна, зябко закуталась в покрывало, расшитое цветами. Сквозь расписанные морозом слюдяные окошки ничего не было видно, но она поняла, что утро уже довольно позднее.

Едва княгиня успела умыться свежей водой из небольшой кадки и отворить окна, впуская в горницу легкую морозную свежесть, как в дверь робко постучали: так, будто пришли впервые, замялись на пороге и совсем растерялись. Набросив на голову платок, Александра позволила войти. Через мгновение в светлицу вбежала девушка, на вид ее сверстница или солнцеворотом-двумя постарше. В темно-зеленом сарафане с белой оборкой, в ладно сшитой, словно по меркам, льняной рубашечке, босые ноги от холода обернуты отрезами ткани. Темнокосая, быстроглазая, такая легкая и живая, как маленькая птичка-жаворонок, девушка поклонилась в ноги княгине и, отступив на шаг, сложила ладошки на груди.

— Утречка тебе доброго, Александра Вячеславовна! Полюшка захворала, простудилась, жар у нее сильный, не дай боги тебе передастся. Я уж седмицу-другую побуду за нее, прости нас, не серчай, что так вышло… Как она поправится, так снова вернется помогать тебе. А меня Златой зовут, — девушка еще раз поклонилась и в нерешительности замерла, словно боялась, что княгиня прогонит. Но Александра с нежной улыбкой ответила ей благосклонным кивком.

— Хорошо, Злата. Пускай Полюшка поправляется, да позовите к ней травницу нашу, Дарью, приглядит за ней.

Пока Злата прибирала горницу, Александра вспомнила, что видела эту молчаливую темнокосую девочку и раньше. Она сперва трудилась на дворе, а после тяжелую работу ей давать перестали: Злата была мастерицей, плела тонкие кружева, и хотя была простой холопкой, работу ее на княжеском подворье ценили и саму девушку берегли. Никто не знал, откуда она пришла и какого она роду: просто однажды Дарья привела из посада ее, маленькую сиротку, оставила при себе, так она и выросла названой дочерью травницы.

Самой же Злате нелегко удалось войти в горницу княгини и ничем не выдать своего волнения. Ей уже доводилось бывать здесь раньше: впервые — когда она пришла с Дарьей и та ей велела дожидаться решения князя, а второй раз она входила сюда уже одна и точно помнила, что минуло ей шестнадцать солнцеворотов: юная, наивная и без памяти влюбленная девочка. Даже самой себе она боялась честно признаться, что ни дня не проходило без того, чтобы не думала она о том, кого любила, не вспоминала пристальный, суровый взгляд серых глаз, в котором будто бы отражалась сталь, спокойный, малость хрипловатый голос. Злата тогда стыдилась этого странного чувства, этой привязанности, и очень старалась, чтобы никто не догадался.

Это случилось поздним вечером, когда она, задержавшись у Дарьи (которую все никак не могла назвать матушкой, как той хотелось), возвращалась в девичью. В длинной темной галерее Злате было не по себе: в детстве ей случилось упасть в колодец, прождать там несколько часов, пока ее не хватятся, и с тех пор страх темноты и одиночества всегда преследовал ее. Прикрывая свечу уголком тканого платка, девушка поспешно миновала лестницу и побежала сквозь темноту, стараясь не глядеть по сторонам. Кто-то неожиданно вышел навстречу; ничего не видя перед собою, Злата столкнулась с ним и едва не выронила свечу — но та погасла от прерывистого дыхания, а перед этим рыжее пламя жарко мазнуло по руке. Испугавшись и опешив от боли, девушка хотела бежать, но чья-то сильная рука удержала ее, взяв за плечо. «Стой, не убегай, — послышался негромкий мужской голос. — Сильно обожглась?». Чуть не плача, Злата смущенно отвернулась и несколько раз кивнула. «Прости, я такая неосторожная!» — прошептала она, краснея, хотя в темноте ни он, ни она не видели друг друга. «Все бывает, это я тебя не приметил, — ответили ей. — Ну-ка зайди сюда».