На всю жизнь - [91]

В холодильнике он нашел холодный ужин. Когда он поел, пошел уже десятый час. Надо было будить Шарку, потому что подошло время идти на вокзал.

Он вошел в их гостиную, которая одновременно служила и спальней. Шарка лежала в таком же положении. Очевидно, первый рабочий день сильно утомил ее. С минуту Гинек размышлял, стоит ли нарушать ее сон, потом вырвал из блокнота лист бумаги и написал записку. «Все равно важный разговор нельзя заводить, стоя на пороге», — подумал он.

Сидя в вагоне поезда, идущего на Пльзень, он стал упрекать себя за то, что не разбудил Шарку. «Испугается еще», — подумал он. Однако, пересев в скорый поезд на Прагу, успокоился. «Шарка знает, зачем я еду в Липтовски-Микулаш. Это необходимо для нас двоих. Крайне необходимо».

Гинек попытался уснуть, но в голове мелькали события последних часов. Для Менгарта вопрос о его командировке решен. Но командировка куда? В один из советских учебных центров или непосредственно в часть? А как же Шарка? Для его начальников Шарка вообще не существует; тем более он обязан о ней думать.

Когда в купе проник утренний свет, Гинек вышел в коридор и сделал несколько приседаний. Ему захотелось смыть усталость водой из Вага, быстро несущейся по каменному руслу.

Только перед вокзалом в Липтовски-Микулаше он вспомнил, что приехал к своей законной жене.

Доктор Марина Ридлова ласково погладила маленькую пациентку по волосам и попросила мать девочки:

— Пани Крхнякова, будьте добры, пригласите следующего.

Не успела она продиктовать сестре способ лечения и дату, когда девочка пани Крхняковой взята на контроль, как раздался стук в дверь.

— Войдите, пожалуйста, — пригласила доктор.

В кабинет вошел Гинек. И выглядело это вполне естественно, будто расстались они утром, а теперь, проходя случайно мимо, он зашел к ней выпить чашку кофе. Самоуверенный и гордый. Она была не в силах произнести ни слова. Их взгляды встретились. Ей казалось, что время остановилось, а спину ее насквозь пробуравливают любопытные глаза медсестры Веры.

— Привет, — прервал тишину Гинек.

— Милости просим, — прошептала она. Взволнованная неожиданной встречей, она сказала сестре чуть дрожащим голосом: — Вера, если на прием больше никого нет, то вы можете идти обедать…

Рыжеволосая медсестра с большими, подчеркнутыми косметикой глазами медленно поднялась со стула, смерила оценивающим взглядом сначала свою начальницу, потом незнакомого, таинственного пришельца и как пава, выставляющая напоказ свои прелести, поплыла к двери. Прежде чем она ее открыла, пришелец сказал:

— Комната для ожидания пуста, я был последний. Мне не хотелось мешать вашей работе.

— Наверное, мне не надо торопиться с приходом, пани доктор? — несколько вызывающе спросила сестра и остановилась, ожидая ответа.

— Не надо, Вера, — подтвердила Марика.

Дверь кабинета захлопнулась, мелодия какого-то модного шлягера слышалась все слабее и слабее.

— Молодая, дерзкая, но, что касается работы, вполне надежная, — проронила Марика и растерянно, не зная, что делать с руками, указала на стул: — Садись. — Она неуверенными шагами направилась к умывальнику. — Кофе будешь?

— С удовольствием, — кивнул он.

Она занялась приготовлением кофе, стараясь успокоиться. Белый халат шел ей. Гинек впервые видел ее в рабочей одежде. «Собственно, нет, — поправил он себя мысленно, — тогда, на соревнованиях, она тоже была в белом, только блузка голубая». Она училась на втором курсе медицинского института, и бывшие ее подруги по медицинскому училищу уговорили помочь им в медицинском обеспечении легкоатлетических соревнований. Там Гинек с Марикой и познакомились. Марине был двадцать один год, ему на четыре больше; он тогда только сдал экзамены за четвертый семестр. Через два года, незадолго до окончания Гинеком высшего военного училища, они поженились. Марике оставалось учиться еще два года. А Душан Главка женился на подруге Марики по медучилищу Элишке на полгода раньше…

— Но сахара мы не держим, — улыбнулась Марика, извиняясь, и поставила перед ним чашку. — Бережем фигуры. Разве что сходить к стоматологам?

— Не надо, — отказался Гинек. — Нужно уметь глотать и горькие пилюли.

Если она что-то в Гинеке и не переносила, так это его реплики, подобные этой. Она ничего не имела против его оригинальности. Изрядная порция иронии, часто граничившей с сарказмом, ей не мешала, она даже уважала его за то, что он не умел лицемерить, но злилась, когда он с легкостью относился к серьезным вещам.

— Когда ты приехал? — пропустила она его неприкрытый намек.

— Два часа назад.

— Был дома?

Этим вопросом она сбила его с толку. Сколько же он не был в своем доме здесь? Гинек заглянул в глаза Марики, заметил в них искорки надежды. Однако он не собирался их раздувать.

— Нет, не был. Искорки погасли.

— Почему ты не подавала на развод, Марика? Ведь мы же с тобой договорились.

Она молчала, не отводя отсутствующего взгляда от чашки, и нервно поигрывала ложечкой.

— Я полагаю, — продолжал Гинек, — что нет никаких оснований продолжать наш формальный брак.

— Ты хочешь сказать, что мы с тобой были несчастливы? — спросила она.

— А ты хочешь сказать — счастливы? — ответил он вопросом. — Согласен, взаимные симпатии переросли в любовь. Мы любили друг друга. Я даже позволю себе утверждать — в большую любовь. Один был готов сделать для другого что угодно, и тем не менее все рухнуло. — На минуту он задумался. — Я размышлял над этим несчетное количество раз, искал ошибку, которую мы допустили, но не нашел. Ты была милой, заботливой, преданной женой, какую я всегда желал. Только позже я понял, в чем была наша беда. Каждый был готов сделать для другого что угодно, но только не самое главное. Мы не были готовы уступать друг другу… Марика хотела возразить, но Гинек жестом показал, что еще не все сказал.