На всю жизнь - [151]

— Гинека здесь нет, Марика, — ответил Душан сдавленным голосом, глядя вперед через лобовое стекло, хотя машина все еще стояла на месте.

— Как это нет? — вырвалось у нее раздраженно. — Я должна с ним поговорить.

Душан пожал плечами:

— Гинек уже несколько месяцев находится в Советском Союзе. Вернется в начале марта.

— Но ведь… — прошептала она разочарованно.

Душан не ответил, он сосредоточенно вслушивался в урчание двигателя. Спустя минуту он услышал свой четкий, может быть, даже слишком твердый голос, нарушивший монотонный гул мотора.

— Это, разумеется, твое дело, Марика, но я думаю, что никакой разговор тебе все равно не поможет… И это не так уж нелогично.

Он обернулся назад, куда посадил гостью, и заметил, сколько ненависти, оскорбленного самолюбия и фальшивой гордости было в ее взгляде. Бледное лицо женщины, подсвеченное уличным фонарем, выглядело ужасно, но гордость в ее глазах не исчезла.

— Едет сейчас что-нибудь в обратную сторону? — спросила она каким-то чужим голосом и взялась за ручку.

Он покачал головой.

— Думаю, что разумнее всего тебе будет поехать сейчас к нам. Выспишься, а завтра увидим, что делать дальше, — предложил Душан, вытащил из кармана связку ключей и вложил их в ладонь Марики. — Мне надо ехать за Элишкой, — объяснил он.

Она не стала отказываться. Душан привез ее к дому, помог выйти из машины. Марика упрямо молчала, плотно сжав тонкие губы.

— Мы живем на третьем этаже, — сказал он. — Чемодан твой я внесу, когда мы приедем с Элишкой.

Она кивнула. Он смотрел, как она медленно идет по тротуару с его ключами в руках, потом взглянул на циферблат часов. Элишка ждала, да и на вечерний контроль надо успеть.

Главка помчался к районному центру.

30

Только войдя в подъезд, Марика Ридлова осознала, что Главковы живут не в том доме, где они с Гинеком проводили ночи во время ее редких посещений Борека. Она никак не могла припомнить, говорил ли ей Душан о новой квартире.

Если бы всего год назад кто-то предсказал, как сложится ее жизнь, она бы посмеялась над ним. Она любила Гинека и была убеждена, что и он ее любит. Как все просто! В то время как другие супружеские пары боролись со множеством проблем, их трудности не касались — она получила от родителей весь верхний этаж виллы, родители же помогли и в покупке мебели; сами Марика и Гинек хорошо зарабатывали и могли бы быстро скопить на собственную машину. До счастья оставался один маленький шажок. И вот его-то они и не сделали.

Гинек не смог его сделать!

— Сам убедится, что дурака валяет. Где еще он найдет такую? Ему бы тебя на руках носить, — размышляла вслух мать, а отец поддакивал:

— Какая жена досталась, образованная, красивая, жить есть где. Ничего, подумает хорошенько, поймет, что может потерять, и вернется, вот увидишь.

— Он еще попросит у тебя прощения. А ты должна иметь гордость, хоть ты уже и не Градская, — подчеркивала мать. — Пока что ни в какой Советский Союз он не поедет, — пророчила она. — Во всяком случае, до рождества будет здесь.

Она ошиблась. Впервые за время их супружества Марика и Гинек не отмечали рождество вместе. Марина втайне надеялась, что он все же уехал в командировку и не дает о себе знать из-за упрямства, но мать была другого мнения: «Не верю, что его послали после того, что я им написала… Ой, играет он с огнем, ведь стоит только захотеть — и женихов десятки сбегутся».

Уведомление, полученное Марикой из суда, было запечатано в голубой и оттого показавшийся ей холодным конверт со множеством печатей. Формулировки, характеризовавшие их брак, были четкими. Тот, кто их писал, не искал виноватых, а констатировал факты. Приложенная ксерокопия письма призывала ее к примирению.

— Скоро забудешь его, найдешь себе нового жениха, сыграем свадьбу… Радуйся, что все кончилось без последствий, — вздыхая, говорила мать, а отец вторил ей:

— Ты была ему хорошей женой. Во всем виноват он. Не забывай, что ты из рода Градских. У нас есть своя гордость.

Плакать она не будет, этого Гинек никогда не дождется. Однако свести с ним счеты и сказать то, что она о нем думает, ей очень хотелось. Но без слез и всхлипывания — они унижают. «Папа прав, гордость у нас своя. Если он не ценил то, что я предлагала, то просить его об этом я не собираюсь. Никаких примирительных разговоров и ощущения неловкости на суде, я скажу ему все это сама, с глазу на глаз. Он украл у меня несколько лет жизни, такое не прощают… Не я, а он должен услышать, что я уже в нем не нуждаюсь», — думала Марика, решительно входя в вагон. По дороге она подробно продумала, какой тон для беседы ей выбрать. Она будет говорить с ним несколько пренебрежительно, иронически, то есть продемонстрирует ему свое превосходство. Она не останется в проигрыше, она была и будет Градской, а то, что в паспорте она значится Ридловой, так это временная ошибка.

Но Гинек уехал. Уехал, не дав ей возможности получить моральное удовлетворение. Теперь, когда она шла по лестнице, ей казалось, что где-то в темноте над ней посмеиваются его глаза. Марика поискала рукой выключатель. Коридор озарился светом лампочки, но ощущение униженности не прошло.