На Великой лётной тропе - [73]

— Плачу.

— Они и попросят, коль хочешь землей пользоваться, подать заявление. Так, мол, и так, прошу отдать мне покос в пользование на год аль на два. А они тебе билетик — пользуйся. Тут и выйдет, что покос не твой, а ихний, коль заявление и билетик на него есть.

— Машинка, хитрая машинка. Кто ее придумал?

— Земский. Он говорит, что в других местах билетики эти имеются и действуют.

— Сам земский против закона?

— Против. От закона ему пользы грош, а от заводчиков благодарность получит, за нее и старается.

— Одна шайка, что заводчик, что земский. А судья как?

— В стороне. Не за вас, не за них. У вас правда, у тех сила, вот и выбирай.

— Не возьмем билетов, без них пользовались, без них и будем! За нас закон! — горячился Прохор.

— Они это до закона думают устроить.

Прохор опустил голову, зажал ее ладонями. Почтарь умолк и начал нервно мять газету. После долгого молчания Прохор поднял голову и сказал:

— Драться надо. Завтрева об эту пору приди, я соберу кой-кого, им расскажешь.

Почтарь запахнулся дырявым пальтишком и ушел. Девушки вышли из своего угла к столу.

— Слыхали? — спросил их Прохор.

— Я все-таки не понимаю, — сказала Ирина, — у вас нет своей земли?

— Нету, вся заводская, хозяйская. Избенки на чужой стоят, коровенки на чужой пасутся, траву косим чужую, дрова пилим чужие. Захотят выгнать, тряхнут, дунут — и полетишь со всем движимым и недвижимым. Своего у нас только жены да ребятишки, руки да ноги.

— Завтра мне можно прийти? — спросила Ирина.

— Приходи. Покуль там ни с кем об этом деле!

— Никому ничего не скажу, — пообещала Ирина.

Затихала девья казарма. Лежала Ирина без сна, и рисовался ей Урал от Оренбургских степей и до вогуличей, со всеми своими заводами, рудниками, поселками, смолокурнями и людом. Ходит люд, работает, женится, рожает детей, строит избы, а под ногами у него по земле написано: «Чужая».

Стоит только из заводских контор подуть ветру, как полетят люди со своими домами, скарбом, с детьми, со всем своим счастьем, полетят, подобно пыли, неведомо куда.

Поняла Ирина, что весь рабочий уральский люд всего только голытьба, сплошная голытьба. На драгоценной земле, среди плодородных долин, у рыбных озер и студеных ключей ничего нет у нее своего, надежного, только нагота.

На другой день, когда Ирина пришла к Прохору, там окна уже были прикрыты занавесками, а вокруг стола и по лавкам у стен плотно сидели рабочие и дымили махоркой. Ирина и Настя спрятались в боковушку.

— Еграшка, закрой ворота, — велел Прохор сыну.

Почтарь повторил все, что говорил накануне, и прибавил:

— Сегодня они опять советовались.

— Ты видел судью? — спросил Прохор.

— Судья болен, обещался сказать завтра.

Ирина хотела спросить, чем болен судья, она уже встала, но вовремя спохватилась, что это может насторожить людей не в ее пользу, и села обратно.

Рабочие молчали и еще усиленней курили.

— Прохор, говори, — сказал один.

— Говори, говори! — загудели все, задвигались, закряхтели.

— Чего здесь говорить, все сказано. Они нас одним, мы их другим.

— Чем, чем? — вскочил нервный старикашка, распахнул полушубок и замахал шапкой, но ничего не мог больше сказать. Все внимательно глядели на его шапку.

— Бастовать, уйдем от станков! — проговорил Прохор.

— Чтобы на мое место другой стал? Нет, свой станок я не брошу! — отрубил старикашка.

— Нельзя бросать! — поддержали его хором.

— Будем косить, сеять, пасти скот, — прибавил Прохор.

— На одной земле не проживешь, с коровенкой да с курей издохнешь, — вскочил другой.

— Оброк платить не будем. Сотни лет платим, когда же конец-то?

Вскочили все, заметались шапки, руки, полы полушубков. Заговорили гуртом, никто не слушал, всяк кричал только о своей боли.

— За одворицу берут, домишки наши на ихней ладошке стоят!

— Лес не тронь!

— Рыбки не полови!

— По земле ходим, скоро и за это денежку будут брать!

— Сжечь завод!

— А кто его строил? Мы ведь, мы. Деды и отцы наши, кровь наша!

— Неча зря шуметь, дело надо делать.

— Пойдем в контору всем поселком!

— Слезы лить? Пусть их малые дети льют, у них еще много, а у нас все высохли.

Рабочие пошумели-пошумели и, ничего не решив, разошлись по домам. Почтарь задержался у Прохора.

— А судья-то не болен, — сказал он. — Я видел его. Не хочет он больше сказывать, трусит, что дойдет слух до управляющего.

— Сам судья трусит? — подивился Прохор.

— И струсишь, — сказал почтарь многозначительно.

16. О БЫЛОМ

Уральская весна приходит сразу, с лихим, задорным молодечеством. Только вчера над горами летала метель, за тучами пряталось солнце, а сегодня оно безраздельно властвует на чистом и синем небе. С гор хлещут пенистые ручьи, пруды пухнут водой, реки ломают лед и несут его к плотинам, где он гулко дробится о столбы-ледоколы. Из Башкирии летит теплый ветер и быстро пожирает снега, которыми наградила землю метельная зима.

Еще один день — и откроются людскому взору оголенные вершины гор, а над ними потянутся неустанные переселенцы земли — птицы.

Бутарский завод распахивает свои темные, сплошные железные ворота, и валит из них широким потоком народ, валит не к домам, а к реке, к пруду, на плотину, где в открытые вешняки бурно мчится мутная, отягченная глиной и песком полая вода.