На Великой лётной тропе - [72]

Ирина пришла к помощнику, спросила:

— Вы меня звали?

— Да, звал. Так это вы десятника вывели из казармы? — Помощник был сильно удивлен. Он хорошо запомнил эту тихую, слабую девушку и никак не ожидал, что именно она, эта новенькая, придет на его вызов.

Он был недавно со школьной скамьи, где, как и многие из молодежи, занимался помаленьку революцией: бывал на студенческих сходках, читал кое-что запрещенное, носил простые сапоги, рубаху-косоворотку, на заводе еще не научился кричать на рабочих, топать ногами, грозить увольнением, выгонять из своего кабинета, — и потому сказал Ирине:

— Садитесь.

— Постою, не привыкать.

— Садитесь, садитесь! — И добился, что она села. — Да, интересный случай. Вы еще тогда, в первый раз, заинтересовали меня, запомнились мне.

— Чем?

— Лицом, всей наружностью, поведением, я не верю, не допускаю, что вы обыкновенная, рядовая работница.

— А кто же?

— Не знаю. Может, хотите стать работницей, может, затесались по какой-то нужде. Но не работница.

— Вы хотите сказать, что мне не место в вашем заводе? Надо уходить? — Ирина встала.

— Да нет же, нет! Не истолковывайте моих слов превратно.

— Но я достойна увольнения?

— Достойны. Но я не увольняю вас.

— Почему?

— Увольняют не во всех случаях. Расскажите, как это случилось, как вы его, такого дядю, вывели?

— Надеюсь, он рассказал сам.

— Да, промямлил что-то. Он не мастак рассказывать Как вы осмелились, где набрались такой храбрости?

— Никакой храбрости не потребовалось. Сначала я, правда, вскипела — очень уж несправедливо гонят Матрешу — и была сама не в себе, когда схватила его. А потом он послушно вышел. Так что удивляйтесь не моей храбрости, а смирению десятника.

— Понятно: вы победили его не грубой силой, победили духовным превосходством. Теперь скажите: почему вы на заводе, в девьей казарме, когда у вас все данные быть гораздо большим, чем простая работница?

— Но это все не к делу почему и как. Разрешите мне не отвечать.

— Как хотите.

— Все? Можно уйти?

— Можно. Продолжайте выходить на работу.

— Матрену все-таки выгонят?

— Нет, может остаться. Когда вы захотите переменить работу, скажите мне.

— Я не хочу менять. Я хочу стать настоящей работницей.

— Ну как, кричал, выгнали? — встретила Ирину казарма.

— Не знаю. Обещали не выгонять.

— Чудно! За такие дела не милуют.

В тот же день все подробности, как Ирина вывела десятника, узнались по заводу. К Ирине прибежала Настя.

— Пойдем к нам, к отцу, — позвала она.

Прохор выслушал рассказ Ирины и долго восторгался:

— Здорово! Взяла под ручку и вывела. Без крику, без шуму. Вот так бы вывести всю ихнюю хозяйскую компанию. Нет, не удастся. Десятник растерялся от неожиданности. А главные хозяева не растеряются, они давно ждут, что их попросят освободить место, давно ощерились на народ штыками!

Вечером пришел к Прохору почтарь с газетой. Настя потащила Ирину гулять.

— Куда вы, девки? Оставайтесь, — кивнул Прохор.

Настя и Ирина сели в уголок, почтарь и Прохор к столу. Почтарь был старенький, худенький, весь дрожащий и озирающийся. Он четверть века проработал на заводской почте, четверть века гнулся перед управляющим, дрожал перед всем прочим начальством и беспокоился, чтобы его не обвинили в крамоле.

— Егорыч, жалко мне тебя беспокоить, устал ведь ты, — начал почтарь, озираясь на окна и двери, — да дело такое. Могилу нам рыть начинают.

— Настя, спусти занавески, — велел Прохор.

— В Петербурге закончик стряпают, по коему все земли под домишками вашими, пахота, покосы, озера, пруды и водопои на них должны отойти к вам и безвозмездно. Заметь — безвозмездно, в полную собственность и распоряжение.

— Дело, давно бы надо, — одобрил Прохор.

— Значит, с лесом, с рудами, со всем, что в земле лежит, — продолжал почтарь.

— С рудами? — усомнился Прохор.

— Да-да. Не одну поверхность, а и недра.

— Такой закон не устоит, не допустят, чтобы с недрами.

— В этом вся штука. Начинают подкапываться под закон, не родился он, а его уже хоронить собрались. Было вчера в конторе совещание при закрытых дверях, и говорили там…

— Ты-то ведь не был?

— Не был, где мне! А судья наш был, он-то мне и доложил все.

Почтарь примолк и покосился на Ирину, спрашивая таким немым способом Прохора: можно ли говорить при этой девушке? Прохор ответил так же немо, одним взглядом: можно, продолжай. После того, как Ирина расправилась с гармонистом и десятником, он решил, что она надежна, к тому же разговором о судье хотел проверить свои подозрения, что Ирина дочь судьи, но почему-то скрывает это.

— Заперлись и говорили, как закон схоронить, выкидыш из него сделать, — продолжал почтарь?

— Кто был?

— Управляющий, помощник, земский начальник, судья и еще кто-то.

— Придумали?

— Не совсем. А придумают, взялись, так придумают. Хотят они земли, лесочки, покосы и угодья отнять у рабочих.

— Как отнять? Исстари пользуемся. Наши деды-прадеды чистили, корчевали, мы немало сил вбухали — и отнять?

— Да. Хоть и чистили, и косили, а земля не ваша, земля ихняя, заводская, хозяйская.

— С голоду уморить думают?

— Народу много, для них хватит.

— Не дадим, поднимемся все и не дадим, — сказал Прохор.

— Не заметишь, как отнимут. Так вот они и скажут: «Нельзя косить, лес рубить, нельзя скот пасти!» Не скажут. Они с подходцем, с хитрым подходцем. Аренду ты за угодья платишь? — выкладывал почтарь.