На Великой лётной тропе - [71]

Слушая Настю, Ирина думала о том, что было немного лет назад на Изумрудном озере.

Поднялась задавленная нуждой голытьба, но ее усмирили, вырвали, как вырывают чертополох. Она, сама Ирина, помогла унять голытьбу, предала Юшку Соловья. Почти пять лет скиталась она по уральским дорогам из завода в завод, по приискам и поселкам, видела народную нищету, слышала ропот, видела, как обманывали и унижали рабочих заводчики, судьи, начальники. На уральских дорогах в дни нищеты и горя раскаялась Ирина, что выдала Юшку. Умерли в ее сердце месть и злоба к нему, вернулась прежняя любовь. Несла Ирина груз раскаянья, презренья к самой себе, свою ненужную теперь любовь и не знала, как жить, как оправдаться, кому открыть свою душу, у кого попросить помощи, совета.

Через тихую, спокойную, совсем не мятежную Настю ей открылось, что есть еще мятежники, не задавлена, не смирилась голытьба. Придет время, и голытьба спросит с Ирины. Перед ней, перед голытьбой, надо заслужить Ирине оправдание.

Продолжая работать в девьей артели и жить в казарме, Ирина почти каждый вечер приходила к Насте, помогала ей собирать по заводу для лётных всякую ветошь, затем стирать, штопать, ушивать ее и раскладывать по нужным местам.

Прохор внимательно и беспокойно наблюдал за Ириной и однажды сказал:

— Поговорить мне с тобой охота. Спросить кой о чем я думаю.

— Так что же, Прохор Егорыч?

— Садись-ка поближе.

Ирина села рядом, к ней прижалась Настя.

— От Изумрудного озера будешь? — спросил Прохор. — Там густо гнездятся Гордеевы.

— От него, — призналась Ирина.

— В ваших местах орудовал Юшка Соловей. Слух был, что убит по предательству.

— Не знаю, — прошептала Ирина. — Я видела его один раз и не знала, что это он.

— Ты на меня не серчай, не в обиду я спрашиваю. Мыслишка зародилась: не родственница ты нашему судье? — продолжал Прохор.

— Нет, всего только однофамильцы. Меня об этом уже спрашивали. Обидного я ничего не вижу.

— Совпадение какое, прямо как дочь родная: Ирина Михайловна Гордеева, а судья-то Михаил и Гордеев.

— Бывает так, — еще тише прошептала Ирина.

— Чего не бывает, в миру всякие дела случаются.

Разговор снова соскочил на Юшку Соловья. Ирина рассказала, как мятежник торговал рыбой в заводе и за жабрами прятал записки.

— Все покупали, и я одну купила.

— С запиской? — встрепенулась Настя.

— Да… «Рыболов Юшка Соловей». — А то, что было еще в записке, Ирина утаила.

К Прохору вечерами часто приходили рабочие. Если в такие вечера случалось быть Ирине, то Настя уводила ее гулять.

— У них там свои дела, нам неинтересно, — говорила она.

Но Ирину сильно интересовали эти вечерние собрания. Она видела, что у Прохора кроме работы в доменном цехе есть еще какая-то иная, тайная жизнь, связанная со всеми многочисленными лачужками, которые лепились по горе вокруг заводских корпусов, может быть, связанная с заводами и лачугами всего Урала.

Прохор был членом подпольной уральской организации большевиков. Но знали об этом только нужные революционному делу и вполне надежные люди.

Жизнь девьей казармы была полна всяческими скандалами и историями. Редко они умирали в стенах ее, чаще становились известны всему заводу. Так было с Ленкой и гармонистом, так случилось и с другой работницей — Матрешкой. Уволили ее с работы за скандал с десятником и велели немедленно очистить место на нарах.

— Куда я? В пруд? — Матрешка отказалась выехать.

— Куда хочешь, можешь и в пруд, это не наше дело, — ответили Матрешке в заводской конторе.

— Дайте хоть до тепла дожить, там я уйду.

— До тепла? У нас не ночлежка и не приют!

— А я не уйду. Нету совсем совести — гоните!

— И выгоним!

В девью казарму пришел тот самый десятник, с которым повздорила Матрешка, и потребовал от нее:

— Уходи!

— Не уйду!

— Приказ от самого управляющего.

— Легко ему приказы писать, он целый дом занимает!

— Так не уйдешь?

Матрешка села на нары и отказалась разговаривать с десятником.

Он взял ее тюфяк и сдернул на пол, корзинку с добром понес выбросить за дверь, в снег.

Казарма молчала, она знала, что с десятниками и всякими заведующими спорить не приходится.

Непонятно Ирине, что с ней сделалось, только она подбежала к десятнику, вырвала у нее Матрешкины пожитки и бросила обратно на нары, самого десятника взяла под руку и вывела из казармы.

— Пошел, пошел! Если еще раз придешь, то берегись. Так просто не отделаешься.

Десятник был поражен. Он спокойненько вышел, посвистал и не вернулся в казарму, а прямо в кабинет помощника управляющего с докладом.

— Дела-то какие, — сказал десятник виновато, — вывели меня из казармы.

— Вывели? — Помощник приподнялся от удивления. — Кто?

— Да одна там, Аринкой зовут, взяла и вывела.

— Одна? Совсем одна?

— Одна.

— Вытолкала? Одна вытолкала тебя?

— Нет, нет, вывела чинно-благородно, под руку, как на прогулке.

— И ты… ты вышел?!

— Вышел. Знаю, что дурака свалял, а как-то…

— Арина, говоришь?

— Из новеньких. С виду-то бабенка так себе, тихая, вроде богоматери.

— Вызови ее ко мне! — велел помощник.

Вернулся десятник в казарму и сказал Ирине:

— Иди в контору, помощник требует.

— Ну, несдобровать девке, выгонят вместе с Матрешкой, — толковала девья казарма.