На Великой лётной тропе - [109]

Уполномоченный просил воинской силы, но ему ответили, что силы нужны на внешних фронтах, а в заводе Бутарском он должен оказать сопротивление местными силами, организовать наиболее честный и надежный элемент.

Бегал уполномоченный по своему кабинету с бумажкой и ругался:

— Местные силы, честный элемент! Да где он, когда все недовольны и все бунтуют?! Дурачье в центре, сплошное дурачье, и если выметут его, то поделом! Прав Прохор, какое оно правительство, если само себя назвало временным, само себя обрекло на изгон! Все только смеются, издеваются над ним: «Посидело на троне, поиграло во власть, потешило свою задницу — и довольно, освобождай место не временному, настоящему».

Бутарский завод постепенно, день за днем, отвоевывал себе свободу и угодья. Покосы выкосили бесплатно, попутно прихватили немало десятин, до которых прежде не касались.

В заводе работали восемь часов, давали гудок и уходили, несмотря на протесты мастеров и конторы.

— Охота — работайте пятнадцать, — говорили рабочие.

В Совете было решено, что завод и всю землю нужно отнять у хозяина Болдышева, а управляющего Рабэна заменить своим человеком, знающим дело. Но пока ждали, что скажут матушка Россия и Петроград с Москвой.

Осенью Россия сказала — началась новая революция, Великая Октябрьская, и пришла новая власть, не временная, а постоянная, советская.

Собрался Совет в Бутарском заводе.

— Ну, товарищи, и нам пора, — сказал Прохор. — В хвосте брести не годится.

Отряд вооруженных рабочих окружил дом уполномоченного и управляющего Рабэна, вывел обоих на площадь, и там Прохор объявил им:

— Сидите вы, голубчики, не на своих местах, даем мы вам по телеге и по лошади, можете убираться. Отпускаем подобру-поздорову, хоть и надо бы тебя, господин Рабэн, прогнать по моей, по каторжной дорожке.

Всем мастерам и техникам объявили, что они временно снимаются с работы.

По цехам Совет поставил караулы, чтобы кто-либо не напортил чего, завод остановили и назначили для приема его комиссию.

Она приняла цехи, склады, имущество, дома, но когда дошло дело до книг и капиталов, комиссия пришла к Прохору.

— Ни черта мы не понимаем в их дьявольских книгах. Надо толкового человека.

— Придется поискать. — Прохор вспомнил Леонида Петровича и послал за ним в Шумской завод. — Вреда он нам не делывал, наш мужик.

Леонид Петрович явился.

— Чем могу служить, товарищи?

— Будь другом, прими от Рабэна заводишко.

— Завод? Что вы, я вовсе не хочу уходить из Шумского, и меня не гонят!

— Помоги. Книжки там какие-то, это ведь недолго.

— Ах, так? Я согласен.

Встретился Рабэн со своим бывшим помощником и брезгливо подал руку.

— К новому господину служить перешли? — прошипел он.

— Да, к новому и к единственно законному.

Рабэн сдал дела и собрался уезжать. Просил он у Совета прибавить лошаденок под имущество, но Совет отказал.

Искал Рабэн по всему заводу, но никто ему лошаденки не дал, пришлось уехать на одной, загрузив так всю телегу чемоданами и узлами, что сам шел пешком обок нее.

По Шумскому заводу разгуливала январская метель, стучала в окна, забиралась в печные трубы и насвистывала там лихие марши.

Завод не работал, как и многие другие в то трудное время.

Леонид Петрович и его невеста, заводская машинистка, сидели в маленькой холостяцкой комнатке, взявшись за руки, и вспоминали Ирину:

— Где-то она?

Теперь оба знали, что у Ирины есть муж — Юшка Соловей, есть большенькая уже дочь.

Метель настойчивей, злей загремела в окно, словно требовала, чтобы открыли.

— А все-таки стучит кто-то, — беспокоился Леонид Петрович.

— Буря, — убеждала его невеста, не желавшая в тот вечер никаких посетителей.

— Определенно стучится! Пойду открою.

Леонид Петрович ушел, вернулся с Прохором и сказал:

— Верно, стучался.

— Хотел уж уходить. И ушел бы, если б не дело.

— Шубу долой, садитесь! Будем пить чай и слушать ваше дело, — предложил Леонид Петрович. — У нас тепло.

— Дровишками не перебиваетесь? — спросил Прохор, садясь. — Если надо, привезти можно. У нашего Совета есть и дрова, и кони.

— Какое дело-то? — напомнил Леонид Петрович.

— Большое, сурьезное. Завод хотим пускать.

— Очень хорошо, без завода, на одних покосах да огородах, вам не жить.

— Рабочие — мы сами. Мастеров и техников из старых наберем. Было, гнули они нас, а впредь не будет. Чего прежде не было! За все не расплатишься. А вот управлять некому, главного инженера нету.

— Я никого не сумею посоветовать.

— И не надо, мы знаем, кого звать.

— Кого же?

— Да тебя, Леонид Петрович.

— Ну какой же я инженер, пять лет в конторе сижу!

— Не говори. Что дело ты знаешь, это нам известно, и человек не чужой.

— Подумать надо, Прохор Егорыч.

— Без дум, говори сейчас вот, здесь! — настаивал Прохор.

— Так нельзя.

— Все можно! Согласен — утром в контору, а квартиру мы тебе Рабэнову очистим, отремонтируем.

— Как, Зина? — спросил Леонид Петрович.

— Я ничего не понимаю и ничего не советую, — отозвалась невеста.

— Не тяни, Леонид Петрович, милы мы — иди, немилы — так и знать будем.

— Иду, Прохор, — согласился Леонид Петрович.

— Утром в контору.

— Буду, буду.

— Квартиру очистить?

— Не надо, об этом потом.

Прохор ушел.

Утром новый управляющий, он же главный инженер Бутарского завода, с представителями от рабочих начал проверять состояние предприятия. Вскоре завод пошел, правда, с трудом и скрипом, что зависело уже от общей разрухи в стране, вызванной тяжелой войной. Не хватало станков, материалов. Гороблагодатская железная руда застревала по пути, приходилось наряжать комиссии, отправлять доверенных, просить и угрожать.