На троне в Блабоне - [48]

Я малость беспокоился, не начнет ли стража выспрашивать, кто я да откуда, однако стражники по обеим сторонам трона торопили, чтоб на примерке не рассиживались, не задерживались — не приведи господи, задница войдет во вкус, на троне разнежится…

Мы медленно подвигались шаг за шагом, я осмотрелся: обшарпанные стены, продырявленные, словно заляпанные кровью портреты — какой-то весельчак швырял в них помидоры. Разноцветные стекла в витражах детки повытаскивали из свинцовых переплетов, по углам кучи заметенного и не убранного мусора. В паркете, по самой середине, протоптана тропинка…

Из тронной залы вынесены большие зеркала, в стенах торчали крюки, свисала паутина, похожая на летящих нетопырей. Одно зеркало установлено напротив трона, дабы участник Примерки насмотрелся на себя, натешился — вот он каков на троне!

Толстяки с носищами цвета алых пионовых бутонов, заморыши с торчащими кадыками, старички с седыми усами, обвисшими как две сосульки, даже молодые люди с взъерошенными гривами, в свитерах, по моде обшитых кожей на локтях, — все, похоже, рассчитывали, что при завтрашней жеребьевке им выпадет КОРОНА. И почему бы малость не поцарствовать? Никто не чувствовал себя хуже того, кто отсюда ушел! А кем заделался! Брадобреем!

Ученик брадобрея, явно под мухой, в заплатанном белом халате, с ножницами и гребешком в нагрудном кармане, весело напевал:

Люди стали дерзки ноне,

все позволено… аж страсть!

Раз отчизна наша тонет,

бритву пусть хватает власть!

Я брею, и в сердце

ликующий звон.

Ведь после владыки

я сяду на трон.

Шутливая песенка жалобно билась под разрисованным плафоном, будто жужжала большая навозная муха. Однако торжества я не заприметил даже на лицах, жадно впивавшихся глазами в тусклое зеркало. Кое-кто примеряли короны из фольги или из жести, украдкой принесенные из дому. Караульные гнали их взашей. Иные заглядывали в мутное серебро зеркала, словно в навороженное будущее, срывались с места, испуганные собственной физиономией, шутовским костюмом. Быстро сбегали по ступеням, словно за ними гнались.

Наконец очередь дошла и до меня. Я поднялся на возвышение, устроился на подушках, почерневших от сальной грязи. Из проваленного сиденья вылезали и кололись пружины. Когда-то позолоченные подлокотники совсем облезли, захватанные тысячами потных рук. Это уже не был тот Трон: даже оставленный своим хозяином, он еще сохранял величие, а сейчас всякое величие было отсюда изгнано.

В зеркале рядом с моим лицом отражались две слюнявые морды скучающих бульдогов. У меня рыжая шевелюра — черную повязку на один глаз, и готов старый пират, обрюзгший от пьянства. Нынче многие пьют втихаря… Меня передернуло: а вдруг вдохновенные руки коронованного парикмахера сказали про меня всю как есть правду?

Гавкнули стражники, и я удалился с опущенной головой.

Хлопцы, едва присев на трон, срывались, будто птицы с ветки, и, догоняя меня в коридоре, засыпали вопросами.

— Ну и как? — смеялись они. — Нижнюю-то часть легче приспособить к трону, чтоб в самый раз пришлось? Вот отсюда и уходят людишки, уверенные: не наблюдается, мол, особых препятствий, чтобы малость, хоть с годишко на пробу, не поцарствовать.

— Только начинать придется с капитального ремонта. — Узелок показал большим пальцем на исписанные стены: многочисленные кандидаты на трон увековечили свои имена обломком кирпича, углем или просто гвоздем.

— Срочно необходимо обновить!

— Хоть бы закрасить надписи на стенах…

— Ладно уж, вон того усатого съездить по морде — и то дело, глядишь, дурость у него из башки и повыбили бы. Сияет, будто судьба избрала его вождем блаблаков.

— А меня, дорогие, на трон никакими коврижками не заманить! Не только на этот — засиженный, рваный, с вылезающим волосом… Но и на новый не имею ни малейшей охоты. Я знаю, сколь тяжела корона. И знаю, кто ее захватил и укрыл. Для себя одного… Уверен, в короне он никогда не покажется народу. И все же, поверьте мне, можно управлять и не будучи на троне.

— Если сегодня любой, свое седалище к трону примеривший, думает лишь о казне, как бы до нее добраться, — горе Родине! Какое будущее впишет ваше перо на страницы хроники? — возбужденно напирали на меня парни.

— Мы сами растрачиваем свои силы, калечим характеры. Обновление с себя начинается, а это выдержки требует, да и болезненно.

— Дальше откладывать невозможно! — кипятился Узелок. — „Начинайте с себя“! Легко сказать. Ведь это значит рассредоточить силы. А силы объединять надо, в единстве наша правота. Когда нас много, и Директор хвост подожмет.

— А вы сами лучше тех, кого собираетесь изгнать? Достанет ли вас на самопожертвование? Сумеете ли жить для народа?

— Ясное дело. Ведь мы совсем не такие! — отмечали они горячо. — Если начнется, можете на мае положиться.

Правдивые, полные энтузиазма лица вызывали доверие, и я шепотом сообщил им:

— Сегодня, после полуночи, в беседке в замковом парке. Не привлекать внимании стражи, без пения и криков. Дело важное.

— Придем все! — заверили они, их шепот прозвучал как клятва верности.

Мы разошлись в полумраке улочек, слабо освещенных газовыми фонарями. Я нарочно назначил более поздний час, чтобы успеть переговорить с друзьями предварительно. Не стоит сразу же посвящать ребят в наши планы: а вдруг у них окажутся длинные языки? Начнут хвалиться, и заговор раскроется.