На скосе века - [47]

Вдали от Клязьмы и Невы,

Но я привёз для пропитанья

С собою песню из Москвы.

Пусть этой песни нет грустнее,

На чёрный день средь бела дня

Меня друзья снабдили ею…

В Москве любили все меня.

А здесь вокруг одни оливы,

И я, от близких вдалеке,

Её сегодня в Тель-Авиве

Пою на местном языке.

Католик рядом служит мессу,

А я — я брежу наяву:

Там за волнами спит Одесса,

Где утром поезд на Москву.

Куда, куда от мыслей скроюсь!

Моей тоски пропал предел.

Эх, сесть бы, сесть бы в этот поезд,

Сходить на час бы в ЦДЛ.

Там есть друзья, хоть нет Синая.

Там знал я счастье и почёт.

Там вновь кого-то зажимают,

О ком-то лгут, — и жизнь течёт.

А здесь повсюду дух нечистый,

Конец крутой моей судьбы.

— Трудись! — кричат мне сионисты,

А я, как встарь, хочу борьбы.

Бороться можно тут открыто,

Но это мне — как в горло нож:

Когда вокруг одни семиты,

Антисемита хрен найдёшь.

А там вся жизнь страстями дышит,

Там каждый день вестями нов.

Там до сих пор живёт и пишет

Мой враг любимый В. Смирнов.

На чём теперь я успокоюсь?

Душа томится не у дел.

Эх, сесть бы, сесть бы в этот поезд,

Сходить на час бы в ЦДЛ.

Я б нынче выпил, да неловко.

Вся жизнь мне стала немила

Здесь пьют одну лишь пейсаховку.

А Пасха — месяц как прошла.

И пейсаховка слабовата,

Хоть с ней я тоже сел на мель.

Она для русского солдата

Почти что клюквенный кисель.

Опять, опять подходит вечер.

Что делать мне с моей тоской?

Решусь — и выпью что покрепче! —

Пусть сионисты скажут: «Гой!»

Как надо мною подшутили,

Мне б жить в Москве или в Крыму…

Там вновь кого-то посадили…

Как я завидую ему!

Но почему-то мучит совесть,

Что сам я жив, здоров и цел.

Эх, сесть бы, сесть бы в скорый поезд,

Сходить на час бы в ЦДЛ.

1972

Дьяволиада

В мире нет ни норм, ни правил.

Потому, поправ Закон,

Бунтовщик отпетый, дьявол,

Бога сверг и сел на трон.

Бог во сне был связан ловко,

Обвинён, что стал не свят,

И за то на перековку

На работу послан в Ад.

Чёрт продумал все детали,

В деле чист остался он:

Сами ангелы восстали,

Усадив его на трон.

Сел. Глядит: луна и звёзды.

Соловей поёт в тиши…

Рай — и всё… Прохлада… Воздух…

Нет котлов… Живи. Дыши.

Натянул он Божью тогу,

Божьи выучил слова.

И Земля жила без Бога,

Как при Боге, — день иль два.

Но рвалась концов с концами

Связь… Сгущался в душах мрак.

Управлять из тьмы сердцами

Дьявол мог, а Бог — никак.

Хоть свята Его идея,

Хоть и духом Он богат,

Слишком Он прямолинеен

По природе… Слишком свят.

Но и дьявол, ставши главным,

Не вспарил, а даже сник:

Не умеет править явно, —

Слишком к хитростям привык.

Да и с внешностью непросто,

С ней на троне — как в тюрьме:

Нет в портрете благородства

При нахальстве и уме.

Нет сиянья… Всё другое:

Хвост… Рога… Престранный вид.

Да и духом беспокоен,

Как-то… ёрзая сидит.

Прозревать он понемножку

Стал, как труден Божий быт.

Да… Подставить Богу ножку

Не хитрей, чем Богом быть.

Надоело скоро чёрту

Пропадать в чужой судьбе.

И привыкший всюду портить,

Стал он портить сам себе.

В чине Бога всё возможно,

А у чёрта юный пыл.

Мыслей противоположных

Ряд — он тут же совместил.

Грани стёр любви и блуда,

Напустил на всё туман.

А потом, что нету чуда,

Стал внушать… Что всё обман.

И нагадив сразу многим

(Страсть осилить мочи нет),

Хоть себя назначил Богом,

Объявил, что Бога нет.

«Пусть фантазию умерят!

Что мне бабья трескотня?

Пусть в меня открыто верят —

Не как в Бога — как в меня!»

И — мутить!.. Взорвались страсти,

Мир стонал от страшных дел.

Всё!.. Успех!.. Но нету счастья —

Не достиг, чего хотел.

Пусть забыты стыд и мера,

Подлость поднята на щит.

Всё равно — нетленна вера:

От молитв башка трещит.

Славят Бога. Славят всё же,

Изменений не любя…

…Чёрт сидел на троне Божьем,

Потерявший сам себя,

И следил, как — весь старанье

— Там, внизу, в сто пятый раз

Вновь рога его в сиянье

Превращает богомаз.

1966

Реминисценция

И вот живу за краем света,

В тот мир беспечный занесён,

Где редко требует поэта

К священной жертве Аполлон.

Где редко Феб и вспоминает

О ней… А спит, забыв про Суд.

Поскольку трезво понимает:

Здесь этой жертвы — не поймут.

Где жизнь — «инджой»[7]… А жертвы, муки

И книги всяческих судеб —

Одни лишь цифры — для науки! —

Специалиста скучный хлеб.

И где поэт — ничто до срока:

Запел, заглох и вышел весь…

Где больше дела — для пророка.

Но только камни есть и здесь.

1978

Грустная самопародия [8]

Нелепая песня

Заброшенных лет:

«Он любит Её,

А Она Его — нет».

Ты что до сих пор

Дуришь голову мне,

Чувствительный вздор,

Устаревший вполне?

Сейчас распевают

С девчоночьих лет:

— Она Его любит,

А Он Её — нет.

…Да, Он — её знамя,

Она — его мёд.

Ей хочется замуж,

А Он — не берёт.

Она бы сумела

Парить и пленять.

Да Он не охотник

Глаза поднимать.

И дать Ему счастье

Не хватит Ей сил:

Сам призрачной власти

Её Он лишил…

…Всё правда. Вот песня

Сегодняшних дней.

Я сам отдаю

Предпочтение ей.

Но только забудусь —

И слышу в ответ:

«Он любит Её,

А Она Его — нет».

И вновь повторяю,

Хоть это не так,

Хоть с этим не раз

Попадал я впросак.

Ах, песня! Молчи,

Не обманывай всех.

Представь, что нашёлся

Такой человек.

И вот Он, поверя

В твой святочный бред,

Всё любит Её,

А Она Его — нет.

Подумай, как трудно

Пришлось бы Ему.

Ведь эти пассажи

Ей все ни к чему.

Совсем не по чину

Сия благодать.

Ей тот и мужчина,

Кому наплевать.

Она посмеётся

Со злостью слепой

Над тем, кто Её

Вознесёт над собой.