На шхерахъ - [11]

Огромными стаями по сотнѣ и болѣе штукъ, плыли гаги, отдыхавшія здѣсь въ ожиданіи таянія льдовъ въ Норландѣ. Невзрачныя бурыя самки, окруженныя нарядными красивыми самцами съ снѣжно-бѣлой спиной, иногда поднимались надъ водой, хлопая крыльями и показывая черное, какъ уголь, брюшко. Гагары, плававшія меньшими стаями, съ пушистымъ брюшкомъ и змѣиной шеей, опускаясь на воду, раскрывали пестрыя, какъ шахматная доска, крылья. Шумныя стаи шилохвостовъ, черныхъ и бѣлыхъ, то плавали, то взлетали вверхъ или ныряли; кружились стаи свистуновъ и морскихъ попугаевъ, летали отряды черныхъ, какъ уголь, турпановь, выдѣлявшихся своими султанами на спинкахъ среди массы нырковъ и крохалей; и надъ всѣми этими плавающими, порхающими полчищами птицъ, ведущими жизнь земноводныхъ, кружились чайки, избравшія себѣ стихіей воздухъ и пользующіяся водой только для рыбной ловли и купанья.

Въ это шумное рабочее общество затесалась одинокая ворона. Она сидѣла, притаившись, на камнѣ и своей подозрительной окраской, низкимъ лбомъ, воровскими ухватками, своимъ типомъ преступника и грязнымъ, боящимся воды опереніемъ вызывала ненависть у всѣхъ трудолюбивыхъ птицъ, хорошо знавшихъ ее, какъ разорительницу гнѣздъ, пожирающую чужія яица.

Отъ всего этого пернатаго царства, потрясавшаго воздухъ своимъ крикомъ, надъ головами нѣмыхъ обитателей водъ распространялась цѣлая симфонія звуковъ: здѣсь слышались всѣ переходы отъ первой слабой попытки пресмыкающагося выразить свой гнѣвъ шипѣніемъ до гармонической музыки человѣческихъ инструментовъ. Вотъ гага шипитъ, какъ змѣя, когда самецъ хочетъ ее укусить и погрузить въ воду; тамъ крохалъ квакаетъ, какъ лягушка, пищатъ морскія ласточки, чайки подняли крикъ, похожій на дѣтскій плачъ, замурлыкали, какъ влюбленныя кошки, гагары. Но сильнѣй, выше всѣхъ и красивѣе звучала удивительная музыка шилохвостовъ; это еще не пѣніе, это скорѣе нечистое мажорное трезвучіе, какъ пастушьи рожки, когда они неполными аккордами безъ начала и конца вторятъ сигналамъ охотничьяго рога, — это напоминаніе о юныхъ годахъ человѣчества, о первыхъ временахъ пастушеской и охотничьей жизни.

Инспекторъ наблюдалъ все это огромное величественное зрѣлище не съ мечтательной меланхоліей поэта, не со смутнымъ безпокойнымъ чувствомъ, а спокойно, какъ изслѣдователь, какъ трезвый мыслитель, старающійся найти закономѣрность въ этомъ видимомъ безпорядкѣ. Только благодаря огромному накопленному имъ запасу званій, онъ могъ связать всѣ тѣ явленія, которыя онъ наблюдалъ. И когда онъ сталъ искать причину сильнаго впечатлѣнія, которое производила на него эта природа, онъ объяснилъ это чувствомъ неизмѣримой радости, какое испытываетъ человѣкъ, стоящій въ зенитѣ созданія, видя, какъ спадаетъ завѣса съ невѣдомаго. Эта радость, неизмѣнно сопровождающая всякое существо на безконечномъ пути познанія законовъ природы, является, можетъ быть, однимъ изъ главныхъ двигателей на пути къ свѣту, — это радость, не меньшая, чѣмъ удовлетворенное чувство творца, созерцающаго дѣло рукъ своихъ.

Этотъ ландшафтъ возвратилъ его къ тѣмъ первобытнымъ временамъ, когда земля была подъ водой, и надъ ея поверхностью едва начали подниматься вершины горъ; вѣдь шхеры носили еще признаки напластованіи первобытной формаціи, впервые появившихся на свѣтъ. Подъ водой, среди водорослей ледниковаго періода, плавали рыбы первичной эпохи; самая старая между ними — сельдь. А на шхерахъ въ это время росли папоротники и плауны каменноугольнаго періода. Лишь немного дальше, по направленію къ материку, на большихъ островахъ встрѣчались хвойныя растенія и пресмыкающіяся вторичной эпохи, а еще глубже внутрь — лиственныя деревья и млекопитающіяся третичной эпохи. Здѣсь же, въ этомъ царствѣ первичной формаціи какъ будто какая-то игра природы нарушила послѣдовательность геологическихъ періодовъ: тюлени и выдры оказались въ первобытной эпохѣ, ледниковый періодъ попалъ въ четвертичный, какъ слой чернозема, покрывшій древній пластъ. И онъ самъ сидѣлъ здѣсь, представитель исторической эпохи, и, не смущаясь видимымъ безпорядкомъ, наслаждался сознаніемъ того, что онъ выше всѣхъ въ этой длинной цѣпи твореній.

Тайна волшебной прелести этой картины заключалась въ томъ, что она въ краткомъ видѣ съ нѣкоторыми пропусками воспроизводила всю исторію развитія. Въ нѣсколько часовъ можно было прослѣдить всѣ стадіи развитія земли. Здѣсь наединѣ съ самимъ собой можно было отдохнуть, предаваясь этимъ ощущеніямъ, приводившимъ къ мыслямъ о происхожденіи всего живого, оправиться въ созерцаніи прошедшихъ стадій развитія отъ утомительнаго вѣчно напряженнаго стремленія къ высшимъ ступенямъ культурной лѣстницы, погрузиться въ какое-то цѣлительное забытье, нераздѣльно сливаясь съ природой.

Эти мгновенія возмѣщали ему безвозвратно утраченныя религіозныя радости; мысль о небѣ у него замѣнялась стремленіемъ къ прогрессу, идея безсмертія выливалась въ предчувствіе неуничтожаемости матеріи.

Какое счастье чувствовать себя дома на той землѣ, которую съ дѣтства мы привыкаемъ считать юдолью скорби, но по которой необходимо пройти, чтобы достигнуть невѣдомаго. Какъ утѣшительно сознаніе, что все, прежде неизвѣстное, теперь подвергается научному изслѣдованію, что можно ужъ заглянуть въ тайные пути Провидѣнія; что всѣ эти явленія, которыя раньше считались непонятными, объяснены. Уже выясненъ вопросъ о происхожденіи и цѣля жизни человѣка на землѣ. Но вмѣсто того, чтобы уйти на покой, какъ это дѣлала въ ожиданіи своей гибели одна культурная нація за другой, нынѣ живущее поколѣніе рѣшило, не стѣсняясь, считать себя животнымъ высшаго тина и пытаться здѣсь на землѣ разумными способами проводить въ жизнь небесную идею.