На распутье - [39]

В. Папп прежде всего потребовал, чтобы ему предоставили полную свободу действий, заявив, что под началом «гимнаста» он отказывается работать, ибо все равно вскоре повздорит с ним, и вообще, мол, ничего хорошего не жди, если профан будет командовать знатоком. Поставил он и второе условие: чтобы к нему не приставали со сдачей норм на значок ГТО и команду тоже-избавили от этого. Третье условие: он будет принимать в команду только по своему усмотрению, никто из руководства завода даже косвенно не должен вмешиваться в это.

Конечно, Пали тоже поставил условие, потребовав, чтобы В. Папп оставил при себе свои политические убеждения и не навязывал их команде.

Условия обе стороны соблюдали: В. Папп не водил нас в церковь, публичные же дома закрыли, а Пали оградил команду от постороннего вмешательства, даже от физрука. В. Папп один-единственный раз допустил нарушение — во всяком случае, в моем присутствии, — заявив в порыве бахвальства, что в Венгрии все пошло бы своим чередом, если бы его методами работы руководствовались государственные органы, хотя бы в принципе.

Пали был более последовательным и делал даже больше того, что обещал. Например, когда институт хотел забрать меня в свой спортивный клуб, он воспротивился и добился-таки своего. В то время я был очень нужен нашей заводской команде. С приходом Паппа в первом году мы еще не добились ощутимых успехов, но на второй год уже поднялись вверх в турнирной таблице чемпионата. И если бы меня забрали из команды, все могло пойти насмарку, поскольку я играл центральным защитником.

Благодаря Пали я еще несколько сезонов играл в заводской команде. Однако в последний год учебы мне все же пришлось перейти в институтскую команду, но к тому времени наша заводская настолько окрепла, что перенесла это безболезненно. Ссылаясь на новое постановление, мне сказали: выбирай что-нибудь одно — либо завод, либо институт. Это было круто, но зато действенно. Меня тут же отпустили.

До чего же странно было играть в совсем незнакомом коллективе, в команде — ни одного человека с нашего курса и даже факультета. Я чувствовал на себе, как мне казалось, чужие, недружелюбные взгляды, словно ребята боялись, как бы из-за меня кого-нибудь не выгнали из команды. Эти опасения подтвердились позднее. Сначала и здесь тренер поставил меня в защиту, затем — в процессе тренировок — центральным нападающим. В этом амплуа я впервые и вышел на поле и, поскольку забил три гола — замечательно отпасовывали мне мячи полузащитники, и особенно очень стремительный левый крайний, невысокий худощавый Бела Деги, — так и остался им.

После матча тренер пригласил меня на следующий день зайти к нему на кафедру физической культуры. Когда я пришел, у него уже сидел высокий, широкоплечий, чернявый юноша — Михай Тилл. Он учился на электротехническом факультете, и мне уже приходилось встречаться с ним раньше. Тренер сказал, что в прошлом году центральным нападающим был Тилл, а в этом году буду я, но Тилл остается в команде — будет играть центральным защитником. Мне бы хотелось, подчеркнул тренер, чтобы из-за этого вы не враждовали, не соперничали, не подсиживали друг друга ни на тренировках, ни на матчах, ибо это причинит вред всей команде.

Мы дали ему такое обещание, театрально пожали друг другу руки и вместе вышли из кабинета.

В коридоре меня поджидала Гизи.

— Привет, — бросил ей Тилл, затем посмотрел на меня, хотел, видно, что-то сказать, но промолчал, вероятно, удивился и позавидовал мне, поняв, что она не случайно здесь.

— Ну и верзила! — сказал я Гизи, когда мы остались одни.

— К тому же подлец, — ответила она.

— Почему?

Как я ни настаивал, она ни слова больше не сказала.

С Гизи Салаи я познакомился на общем собрании спортивной секции. Она играла в баскетбольной команде, хотя и не училась в институте. Наш спортивный клуб шефствовал над несколькими гимназиями. Это в основном выражалось в том, что наиболее способных спортсменов зачисляли в институтские команды и при первой возможности помогали им поступить в институт. Гизи в прошлом году получила аттестат зрелости, подала заявление в институт, но провалилась на экзаменах. На будущий год снова собиралась попытать счастья, потому-то и продолжала играть в нашей команде. А пока работала в бухгалтерии какого-то предприятия.

Через несколько дней после первой встречи мы уже стали друзьями, каждый вечер проводили вместе, а спустя неделю я по-настоящему любил ее, причем не плотской любовью, а как брат сестру. Такого чувства я еще никогда ни к кому не испытывал. Позже оно переросло в любовь с той же закономерностью, с какой человек, поднимающийся по лестнице, достигает верхнего этажа. Я бы очень удивился, если бы этого не случилось.

Михай Тилл, или Митю, как звали его в команде, однажды спросил, что у меня общего с Гизи Салаи. «Ничего особенного», — ответил я. И судя по тому, как он воспринял мой ответ, мне показалось, что ему, собственно, все равно.

Наша команда с переменным успехом участвовала в чемпионате высших учебных заведений. Вся команда держалась на мне и Митю, если бы не мы, любая команда могла бы забить ей не меньше десятка безответных голов. Мы знали это, но никому и виду не показывали. Более того, когда к концу чемпионата — это как раз совпало с последним годом учебы — меня и Митю хотели взять в сборную высших учебных заведений, мы оба отказались, сославшись на то, что заканчиваем институт и это неблагоприятно скажется на нашей учебе и экзаменах. На самом же деле наш отказ объяснялся преданностью команде. Все знали это и высоко ценили наш поступок, называли его героическим и даже решили отметить попойкой. Деньги собирали так: каждый бросал в шапку столько, сколько мог. Подсчитав, все передали Деги — самому бережливому и состоятельному из нас — отец у него был известный скульптор — и поручили ему заказать стол, расплачиваться, истратить все до последнего филлера.