На распутье - [23]

Я дождался ее. Она сразу предложила пойти на Чепель, в «Дикую грушу», и там провести вечер.

Я тотчас подумал о деньгах. Правда, в последнее время они у меня водились и я никогда не был скупердяем и крохобором, но просто сомневался, хватит ли тех, что имел в кармане.

Когда пришли туда, я никак не мог понять, зачем мы тащились в такую даль пешком ради этого сарая и кошачьей музыки. Выпили по бутылке пива, немного потанцевали, но Аранка оказалась довольно-таки капризной: то сама просила станцевать с ней, то наотрез отказывалась. Словом, вела себя, как все женщины. Значит, она из того же теста. Ничего не поделаешь, все красивые девушки способны закатывать истерику. А с ней еще никогда не случалось такого, но тут она, видно, решила, что пришло ее время. Я даже усмотрел в этом хороший знак: со мной она наконец-то почувствовала себя женщиной. Но чувствовал ли я себя мужчиной рядом с ней? Конечно! Да еще каким!

Это восторженное ощущение близости любимой женщины не покидало меня до самого дома, хотя под конец Аранка заметно охладела ко мне. В подъезде, когда мы стали прощаться, я страстно привлек ее к себе, прижал и крепко держал в объятиях, мысленно раздевая ее, чтобы острее чувствовать прикосновение ее тела. Она смеялась, даже не вырывалась, только голову откинула назад и тряхнула волосами. Когда всем моим существом овладел этот порыв, своего рода любовный экстаз, она, улыбаясь, сказала:

— А знаешь ли ты, чем мы занимались сегодня вечером?

Разгоряченный, я, не задумываясь, ответил:

— Знаю не хуже того, чем мне сейчас хотелось бы заняться с тобой. Аранка, поверь, я ужасно…

— Ну и глуп же ты, Яни, — уже серьезно перебила она.

— Меня еще никогда с такой силой не влекло к женщине, и, если ты будешь упрямиться, я сойду с ума. Ты хочешь, чтобы я сошел с ума? Может быть, когда я обезумею, ты станешь уступчивей.

— Успокойся, глупыш, у тебя только одно на уме. — Она энергичным движением высвободилась и спокойным деловым тоном сказала: — У меня там была назначена встреча. Мне нужно было передать кое-что одному товарищу.

Ее слова подействовали на меня как ушат холодной воды, который мне вылили за шиворот. Мне невольно вспомнился тот первый вечер, когда я «принимал крещение» в Дунае, а она хохотала на берегу.

Вот так начались наши с ней секреты. Потом это повторялось еще несколько раз. Настроение мое, конечно, упало, но Аранке я и виду не показывал. Мне пришлось довольствоваться тем, что потом она всегда разрешала мне поцеловать себя. Целовалась, правда, без особого желания, просто подставляла мне щеку и, щекоча, моргала длинными ресницами. Однажды она спросила, приятно ли мне, и когда я ответил, что если бы вслед за поцелуем последовало что-нибудь большее, то это было бы для меня верхом блаженства, она обиделась и сказала, что я воображаю себя слишком взрослым.

Я и в самом деле выглядел взрослым, то есть высоким и достаточно сильным, и для тех, кто не знал меня, вполне мог сойти за двадцатидвухлетнего парня. Как-то раз, уже к полуночи, когда я сидел в корчме с другими футболистами из нашей команды, какая-то женщина сказала, что мне можно дать все тридцать. Правда, я подозреваю, что она была сильно пьяна.

Аранка же считала меня чуть ли не мальчиком. Более того, ей даже в голову не приходили мысли, которые в ту пору всецело овладели мной. Впредь она уже не приглашала меня на Чепель, хотя, я слышал, ходила в «Дикую грушу» и без меня (может, с другим?). Вскоре я, конечно, понял все.

Но прежде у меня состоялся разговор с Пали.

2

Обеденный перерыв на заводе продолжался двадцать минут, и этого было вполне достаточно, чтобы человек, набив свой желудок, прилег отдохнуть или побеседовал с приятелем. Завтрак, между прочим, я поглощал еще до перерыва. В тот день сразу после звонка я спустился с крана и отправился в механический цех к Пали, а он как раз шел ко мне навстречу с кастрюлей и вилкой в руках. Мы вернулись к его рабочему месту, он уселся на пропитанный маслом стол и начал выскабливать со дна кастрюли жаркое.

— Присаживайся, — кивнул он мне, указывая на место рядом, а сам продолжал орудовать вилкой: накалывал на нее то холодную жирную картошку, то кусочек мяса и церемонно отправлял в рот.

— Расскажи мне о своей тетке, — не переставая жевать, коротко попросил он.

— О ком? — удивился я, думая, что ослышался.

— О тетке. Как ее там зовут? Ну та, что работает в Пештэржебете.

Ах, вот он о ком! Я никому не говорил о Йолан, да и что я мог сказать? Что она активный участник подпольного движения, занимается какими-то недозволенными делами, в семье знают об этом, но делают вид, будто не замечают. Я бывал у них примерно раз в месяц (она сестра моего отца) и всегда вызывал восторг своим сходством с отцом, который погиб от какого-то дурацкого аппендицита, затем начинались вздохи, разговоры о том, чтобы я рос хорошим мальчиком, что моя бедная мать такая и сякая (я знал, что они недолюбливали ее), а когда уходил, кто-нибудь пытался сунуть мне в карман деньги на мелкие расходы. Конечно, эти деньги были мне, подростку, как нельзя более кстати, поскольку жили мы далеко не в достатке, но все же намерение родственников злило меня, так как обнаруживало, что они относятся ко мне, как к маленькому мальчику.