На распутье - [20]
Странные похождения? Да, и в самом деле странные. Сегодня целый день бродил, и кто знает, с каких пор. Идешь, только идешь и идешь, подчас даже не знаешь куда… Потом вдруг поднимаешь глаза, видишь дорожный столб или опущенный шлагбаум и удивляешься: куда занесло? И тогда тобой овладевает панический страх или ярость, а потом наступает полнейшее безразличие ко всему и хочется поскорее вернуться назад. Метался сегодня и я от одних ворот к другим, от одного перекрестка к другому, от одного поворота судьбы к новому повороту и что-то искал. А что же все-таки? Объяснения той горечи, которую я постоянно отрыгиваю и все надеюсь, авось избавлюсь от нее, изгоню ее из своей души или же распрощаюсь с душой… Во что бы то ни стало нужно избавиться от нее, ибо, если не удастся, она повергнет меня, повалит на землю, растопчет, погубит. Тогда конец. Надо спрашивать и отвечать на свои вопросы, глухота или полуглухота уже не спасет, половинчатая правда стала уже наполовину ложью… и тлен распространяется с катастрофической быстротой. Дальше так жить нельзя — ни на заводе, ни дома, ни наедине с самим собой…
Я стою возле кровати, рубашка расстегнута, в руке галстук, и смотрю на Гизи, а она на меня. Взгляд у нее насмешливый. Она молчит, но я читаю ее мысли и словно слышу ее голос: «Ну что молчишь? Нечего сказать в свое оправдание, а врать стыдно, знаешь, что от меня все равно ничего не удастся скрыть».
Она видит, что я правильно понял ее, и, довольная этим, снова отворачивается к стене, натягивает на голову одеяло. Ей ясно все до конца, она абсолютно уверена, что знает решительно все и вправе думать обо мне так, как ей заблагорассудится.
Я размахиваю галстуком, он раскачивается у меня в руке, как веревка палача… и что-то вдруг взрывается во мне. (Кто знает, сколько метров или километров тянулся этот бикфордов шнур и когда, где и кто поджег его?)
— Черт возьми! — выкрикиваю я и швыряю галстук на пол. — Черт подери! — кричу еще громче. — Разве я для этого пришел домой? Ради этого разрываюсь на части? Ради этого стараюсь? Ради этого приношу в жертву свою жизнь? — Тут я подскакиваю к кровати, срываю с Гизи одеяло и кричу: — Что ты притворяешься? Только для того и ждала, чтобы вывести меня из себя? Хочешь довести меня до белого каления? Ну что ж, ты добилась своего. Любуйся, какой я безумец, идиот, человек, сбившийся с пути…
Гизи зябко сворачивается в клубочек, не смотрит на меня, не желает слушать, зажимает уши руками.
Этим она лишь подливает масла в огонь, я совсем теряю голову, отдергиваю ее руки от ушей и кричу еще громче:
— Если не хочешь слушать, зачем же спрашивала? Где я шлялся? Какими кривыми дорожками? Ну что ж, я скажу. Всю свою ничтожную жизнь переверну вверх тормашками. Понимаешь? Чего годами избегал, в то сегодня и ткнулся носом. И заново пережил все.
Она резко поворачивается ко мне, смотрит в упор, поеживаясь от холода, кутается в ночную рубашку.
— Что-нибудь случилось? — испуганно спрашивает она. — Может быть, несчастье?
— Ничего, — сразу успокоившись, отвечаю я. — Ничего особенного. Сегодня ровным счетом ничего не случилось. Если не считать того, что я сам себе опротивел до омерзения…
— Ну, сейчас начнется самобичевание, — резко перебивает Гизи. — Знаю я тебя, насквозь вижу, придумаешь какую-нибудь историйку, неблаговидный поступок по отношению ко мне, пустяковый обман, а потом, чтобы замести следы, опять накинешься на меня, мол, я причина всему, путаюсь у тебя под ногами, калечу твою жизнь, взвинчиваю твои нервы… Скажи! — восклицает она с издевкой. — Почему ты не стал артистом? Ты играешь своим голосом не хуже любого шекспировского героя.
— Ты права, — тихо отвечаю я, но голос у меня дрожит. — Ты даже не представляешь, насколько серьезно я говорю о твоей правоте.
Гизи судорожно, нервно смеется.
— Колоссально! Я права! Это что, новая тактика? Таким способом ты надеешься расположить меня к себе, завлечь в свои сети? Старый метод уже не дает нужного эффекта? — В голосе ее звучит мольба. — Посмотри на меня, ведь я стала из-за тебя нервнобольной, ты причиняешь мне столько мук, терзаешь меня, убиваешь, а я все терплю и терплю, верю, во всяком случае верила, что ты очень занят на заводе с тех пор, как стал директором, как у вас начались неприятности на производстве…
— Ты права, — повторяю я тихо, все еще надеясь успокоить ее. Но тщетно.
— За что ты поступаешь со мной так? — умоляюще спрашивает она. — У меня такое чувство, будто я в сумасшедшем доме, потому что изо дня в день меня преследуют душевные муки, бесконечные терзания, словно надо мной висит вечное проклятие, и, сколько я ни спрашиваю, почему это так, ответа нет, и я должна жить в полной неопределенности, терзаемая подозрениями… Нет, так жить нельзя. Я не могу больше. — Она молитвенно складывает руки. — Умоляю тебя, давай разойдемся, оставь меня, делай что хочешь, но не создавай мучений для меня и себя. Я не вижу в этом никакого смысла. И для тебя наша совместная жизнь кошмар, а для меня вдвойне… — Рыдая, она падает на подушку.
Я безучастно смотрю на нее. Она права, так дальше продолжаться не может. Я тоже понял это. Давно понял, но не говорил, мы оба молчали. Ждал, что произойдет какое-то чудо, или случай, или неизвестно что. А может, ничего не ждал, а погряз по уши в повседневных заботах, как страус, прятал голову, чтобы не видеть приближающуюся беду, а тем временем гнойник назревал, нагнетались новые неурядицы и неприятности, делающие свою разрушительную работу систематически, постоянно, причем всюду, дома тоже…
В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.