На распутье - [25]

— Вся надежда на саблю, казаки, — добавил Заруцкий.

Кологривов зычно бросил:

— За нею дело не станет. Дал бы Бог удачу!

— У Шуйского много пушек. Как бы он нас не перебил всех, — заметил Кохановский.

— Коли страшно — сиди у бабы под юбкой, — высмеял его Кологривов. — Ты такие речи, пан Кохановский, не гутарь: казаки трусов не чтут!

— С Богом, атаманы! — Болотников птицей метнулся в седло. — На Москву! А когда ее добудете — все ваше, что душе угодно, то и берите!

Воевода Михайло Скопин-Шуйский на вороном коне гарцевал у ворот Данилова монастыря. Безглазое занималось утро 1 декабря; ратники месили грязь со снегом, дрогли на ветру, но подъема духа не теряли, и это радовало молодого воеводу.

— Ходчее, ребята! Подыми знамя. Носов не вешать!

Старые ратники, с доверием оглядывая молодого воеводу, меж собой поговаривали:

— С им не то что под началом Мстиславского. Того всюду бьют. Привык князь к пуховым перинам.

Полки поспешно двигались к Коломенскому. Впереди, на возвышенностях, замаячили конные дозоры болотниковцев. Воевода Скопин, пришпорив коня, пустил его шибкой рысью. На взгорье он придержал коня. По правую сторону чернел лес — оттуда, как вытряхнутые из мешка, выползали конные казацкие сотни; левее проглядывали купола коломенского кремля, впереди лежала деревня Котлы. Основная масса конницы Болотникова устремилась к ней.

Ивашка подъехал к Пашкову.

— Ударишь левее Котлов по смолянам и ржевцам, — приказал Болотников Пашкову. — У тебя сорок тыщ войску — и, видит Бог, Истома, как я на тебя ноне надеюсь!

Пашков заверил его:

— На меня, Иван, можешь положиться как на каменную гору. Нешто не знаешь?

— Иди, Истома, с Богом! — Болотников поймал ускользающий взгляд Пашкова, и какое-то смутное, тревожное предчувствие охватило его.

Пашков, дав плети коню, поскакал на левый фланг.

Серело холодное утро 2 декабря 1607 года. Над деревней Котлы, лежавшей на Тульской дороге меж Даниловым монастырем и Коломенским, ветер пригибал хлопья дыма.

Болотников, сузив глаза, внимательно оглядывал поле, где должна была произойти сеча.

— Полк правой руки — на фланг, пущай заходит от леса, левой — стать в засаде, передовому — ударить по деревне! — приказал Михайло Васильевич; обнажив саблю, он пустил во весь мах коня. Загудели трубы и сурны.

Передовой полк неудержимой лавой двинулся за воеводой; разноголосый крик слился в сплошной гул. Все ближе подступали крыши деревни, хворостяные плетни, за ними — ощерившиеся пиками и дрекольем всадники. Прямо на них гнал своего коня Скопин. Сошлись, завизжали, оскалясь, кони, раненые поляки валились с седел под копыта. Конский сап, выкрики, предсмертные хрипы, лязг царапающих латы копий… Около оврага, где с остервенелостью билась пехота, сделался красным снег. Купырь неотступно стерег атамана; оскалив зубы, крутился в седле, работая и пикой и саблей. Болотников орудовал тяжелым палашом, иного, кто похлипче, разрубал вместе с латами до пупа: жутко опадало под копыта порубленное тело. «Не мне под тобою ходить, под бродягой галерным, слишком жирно будет, — упорно думал Пашков. — С этим татем мы славы России не добудем. Никакого Димитрия, видно, и нет, и выходит…»

…Был уже полдень, на середине неба, как желтый подсолнух, висело негреющее солнце, казаки и холопы дрались отчаянно.

Михайло Скопин стоял на северной околице деревни, удерживая дорогу к лесу, с виска из-под железного колпака сочилась кровь. Видел: казаки теснят передовой полк, норовя поколоть его во рву. Положение становилось отчаянным. К нему подъехал, еле держась в седле, тысяцкий Тушнов.

— Надо отводить полк, воевода, не то ляжет весь.

— Руби казаков! — Скопин ринулся вперед, к низкой хате, сшибся с Семеном Швыдченковым; страшной силы ударом палаша он своротил шлем с половиной черепа.

Оглянувшись, он увидел отряд конных казаков во главе с Истомой Пашковым.

— Пики готовь! — скомандовал было Скопин, но атаман предупредил его:

— Переходим на сторону царя Василия. — Он подъехал к воеводе, опустив книзу саблю. — Истома Пашков. Ни самозванцу, ни Болотникову я боле не служу.

— Становись там, — ткнул рукой в сторону оврага Скопин. — Ежели обманешь, Пашков, — повешу на осине!

— Нам с этим татем в единой рати не быть, а царю Василию я и ранее худого не чинил.

Болотников слез с седла и, шатаясь, подошел к колодезной бадье, долго и судорожно утолял жажду. Сеча шла злая, кровавая. За спиною его слышалась частая, беспорядочная стрельба из самопалов и мушкетов, по огородам вразброд бежали холопы и спешенные казаки. Купырь скользил глазами по проулку — оттуда тучей лезли ратники царского войска.

— Как бы не полонили нас, твоя милость, — пробормотал Купырь, — вишь, прут-то!

Оторвавшись от бадьи, Болотников обернулся к подъехавшему на взмыленном коне атаману Белобородько. Тот был злее сатаны.

— Пашков, подлый изменник, перешел к Шуйскому! — крикнул он, сквернословя.

— Попадется ж он мне! — страшным голосом выговорил Болотников. — Трубите отход. Отводим рать в Коломенское. — Он тяжело кинул тело в седло, дал плети коню — погнал под уклон, куда поспешно уходили остатки казачьих сотен.

…Две ночи и два дня, не передыхая, по указанию Болотникова возводили острог. Забивали дубовые сваи, надолбы, насыпали вал. Болотников сам таскал бревна и долбил ломом, выворачивая мерзлые глыбы, — дело было ему свычное, подбадривал: