На пути к рассвету - [5]

— А ты что такая невесёлая, Аня? — удивился Власов.

— Наоборот. Маму увижу, сестрицу Настю.

— Сколько тебе лет, Анюта? — спросил Куприянов, оглядывая щупленькую фигурку Ани.

— 14 февраля двадцать исполнилось. Да вы не смотрите, что я худая, у нас вся порода такая. И ещё, зовите меня, пожалуйста, Анной.

— Анна так Анна, — буркнул Куприянов. — Ты всегда так тихо разговариваешь или заробела тут, в моём кабинете? Оперативный план хорошо запомнили? — обратился он, переводя взгляд на Мелентьеву.

— Это я могу сказать, товарищ бригадный комиссар, — откликнулся Андропов. — У нас было достаточно времени для подготовки. Мария и Анна полностью усвоили задачу. Мелентьева свою легенду знает назубок, а у Лисициной легенда составлена с небольшим отклонением от реальной биографии, так что труда большого не понадобилось для запоминания. Курс конспирации, топографии, разминирования пройден успешно. Обе имеют значок «Ворошиловский стрелок», прошли парашютную подготовку, имеют по два прыжка. Им выданы финские паспорта, личное оружие — пистолеты системы «браунинг».

— А оружие зачем, коль они идут в дом к родной матери? — спросил Куприянов.

— На крайний случай, — четко сказала Мелентьева. — С пистолетом надёжнее, можно подороже продать свою жизнь.

— Будем надеяться, что крайнего случая не будет, — поспешил Андропов. — Нам надо, чтобы вы возвратились живыми. И ничего другого. Больными, ранеными, но живыми! И с полным туеском сведений. Они очень необходимы нам для предстоящих больших дел. Ну и, конечно, подготовка явочной квартиры.

— Нужны разведданные, кровь из носа, — добавил Власов.

— Всё сделаем, всё разведаем, и образцы документов добудем, и явочную квартиру создадим, — сказала, как всегда уверенно, Мелентьева.

— Намётки есть насчёт явки? У кого, где? — спросил Куприянов.

— Я много думала об этом, — поднялась со стула Аня, — скорее всего в нашем доме. Мои родители — честные люди.

Куприянов краем глаза глянул в первую главу оперативного плана, где стояли биографические данные ходоков, поднялся, прошёлся по кабинету, остановился против Лисициной.

— Ну что же, спасибо тебе, Анна Михайловна. Спасибо от всей души. Ну, а теперь послушаем Марию Владимировну?

Маша вскочила, одернула гимнастерку и заговорила быстро, гладко складывая слово к слову.

— Я родилась в 1924 году в Пряже, в семье колхозника. В комсомол вступила в 1939 году. Когда началась война, подала заявление в райком комсомола с просьбой послать меня на фронт. К большому огорчению, на фронт меня не взяли, а приняли в госпиталь 2213. С ним я попала в Сегежу, трудилась там старательно, но продолжала писать заявления. Там, в госпитале, я встретилась с Анной Лисициной, которая вечерами работала у нас и зарекомендовала себя с очень хорошей стороны. Вообще-то мы с ней знакомы давно, она приезжала в Пряжу к своей сестре Дусе на каникулы и жила недалеко от меня. Но по-настоящему мы подружились в госпитале, я учила её, как не бояться страшных ран и живой крови. Шло время. На мои заявления в райком комсомола мне все говорили — ждите. Потом судьба улыбнулась — меня зачислили в спецшколу в Беломорске. Я, конечно, не могла сказать Анне, куда и для чего меня отзывает ЦК комсомола. И вдруг весной наши дорожки снова сошлись, стали нас готовить для заброски в Шелтозерье. Легенду я свою выучила, меня даже ночью будили. Нет, правда, Нина Лебедева два раза будила. Если надо, я могу повторить.

Куприянов улыбнулся и махнул рукой.

— В общем, скажу то, что мы сказали нашему Юрию Владимировичу, — не оплошаем. Живыми в руки врагам не дадимся.

— У вас такой тяжёлый маршрут, переправа через Свирь, — вздохнул Куприянов.

— Плаваем мы хорошо, стреляем метко, по-пластунски ползаем, как ящерки. Доверьте нам это задание, товарищи. Вот увидите, не подведём.

Куприянов улыбнулся Марийке, потянулся к машинописным листам оперативного плана и слева от грифа «Совершенно секретно» написал толстым красным карандашом «Утверждаю» и размашисто расписался. Тем временем Власов задал вопрос:

— Взысканий по комсомольской линии не имеете?

— У меня одни благодарности и за работу пионервожатой в школе, и за труд в госпитале, — подхватилась Марийка.

Анна встала рядом с ней, опущенные длинные ресницы еле заметно дрожали.

— Меня в Сегеже хотели исключить из комсомола.

Карандаш в руке Куприянова замер, Власов удивленно поглядел на Андропова, который уже поднимался во весь свой большой рост и, оказавшись впереди девушек, большой и широкогрудый, как бы заслонил их собой.

— Тут вот какое дело, товарищи. Сегежский райком комсомола при личном участии секретаря райкома Семена Зуева проводил вечерние рейды под девизом «За стальную военную дисциплину и строгий порядок в прифронтовом посёлке». Ребята прошлись по рабочим местам разных предприятий и дважды увидели замок на дверях поселковой библиотеки. Не мешкая, вызвали библиотекаря Лисицину на бюро, повели строгий разговор, а товарищ библиотекарь молчит и молчит. Почему очаг культуры не функционирует? Где была? Ответа нет. Ну и пошли солить капусту крупной солью — дезертирство, измена комсомольскому билету, не место в рядах… А когда разобрались всё же, то вроде как благодарность надо Лисициной объявить — ведь она сутками дежурит добровольно в госпитале. Да ещё и от обедов отказывается, дескать, пусть раненым побольше будет. Чайку попьёт с сухариком, и всё. С ног валится, сознание теряла четыре раза. А бои тогда осенью были жестокие, раненых много, негде было положить, в палатках во дворе под осенним дождем горе мыкали. А читателей два-три за вечер приходило, бывало, даже ни одного нету, не до книг тут было. Ты уж извини, Анна, что я рассказал эту историю.