На пути к рассвету - [3]

— Учиться тебе надо, Юра, учиться, — часто приговаривал Куприянов. — Хотя у тебя и так голова светлая, но как только кончится война, так сразу же сизым голубем в Москву, хочешь — в военную академию, хочешь — в университет, дадим такую характеристику, что…

…Они сели друг против друга, и Куприянов не спеша стал рассказывать о поездке на сессию Верховного Совета СССР. Многое из того, что он говорил, Андропов уже слышал на двух недавних совещаниях, но теперь это был доверительный дружеский разговор. Куприянов живо нарисовал обстановку в военной Москве, остановился на совещании секретарей ЦК компартий союзных республик, потом рассказал о докладе Молотова на сессии Верховного Совета, которая была посвящена договору с Англией и соглашению с США о совместных военных действиях против гитлеровской Германии. Но главным в рассказе Куприянова было другое — встреча с начальником  Генерального штаба Василевским.

— После того, как я ознакомил его с положением на Карельском фронте, которое у нас, как известно, вот уже полгода характеризуется стабильной обороной и боями местного значения, — продолжал Куприянов, шумно прихлёбывая чай, — я приступил к изложению нашего плана летнего наступления, цель которого — бросить наши силы, окрепшие, можно даже сказать, закалённые, на выручку блокированного Ленинграда. Ну и, конечно, попросил для этого, как мы тут договорились, восемь дивизий, танки, артиллерию и прочее. К сожалению, ответ Василевского был отрицательным. Более того, сославшись на трудности в центре страны, он берёт у нас две дивизии, 263-ю и нашу гордость, нашу, как мы привыкли называть, славную 71-ю дивизию. Вы, говорит, как комиссар должны понять и всячески поддержать генштаб, а не становиться в позу. Вот так. Какую же задачу ставит перед нами Верховное командование? По-прежнему держать финские войска, которые имеют по численности личного состава почти трёхкратное превосходство над нами, в повседневном напряжении. Мы должны связать их по рукам и по ногам! Не дать ни одной дивизии, немецкой или финской, покинуть северные окопы и устремиться на юг на выручку своим головорезам. Там сегодня идут жестокие бои, там решается судьба Родины. Более того, нам надо смелее вести наступательные операции, щипать противника чувствительно и постоянно, давать прикурить каждый день, каждый час. Все силы в бой! Все методы хороши сегодня! И меткая пуля снайпера, и взорванный партизанами мост, и бомба, прицельно положенная на батарею, разведанную во вражеском тылу смелым подпольщиком.

Вот мы и подошли к тому, зачем я тебя вызвал, Юрий Владимирович. Надо ещё больше активизировать дела комсомола. Тут и подготовка молодёжи к службе в Красной Армии, поиск добровольцев, которые могли бы идти в нашу спецшколу с последующим назначением в партизанские отряды, тут и помощь тыла фронту. Но более того — создание активно действующего подполья в оккупированных районах. Надо громко сказать нашим людям, находящимся за чертой фронта: советская власть жива, наступает переломный год в войне, а за ним скоро придёт победа.

Подпольные райкомы партии, райкомы комсомола должны сплотить верных нам людей, укрепить волю у тех, кто опустил руки, раскрыть глаза тем, кого сбило с толку заигрывание финнов с карелами, вепсами. Хитрая политика пригревания на «ласковой» груди матери-Финляндии «заблудших младших братьев», к сожалению, имеет кое-где успех. Но успех этот временный, дутый! Поматросят и бросят! Родственнички нашлись! Волки в овечьей шкуре! Лес наш вывозят, заводы разорили, всё тянут к себе в Финляндию. Дома разбирают, битый кирпич — и тот гребут. Грабёж, мародёрство!

Куприянов грохнул по столу мраморным пресс-папье, и, словно испугавшись этого звука, резво зазвонил крайний чёрный телефон на небольшом столике.

— Бригадный комиссар Куприянов у аппарата! — почти выкрикнул Куприянов, ещё не остыв. Но вдруг его лицо осветилось широкой улыбкой.

— Очень хорошо. Более того — отлично, Сергей Яковлевич! В Григорьева я верю. Пусть дрожат вражьи души! Конокрады поганые. От Онего до Урала царствовать захотели. Вот мы им покажем Урал! Слушаю, слушаю.

— Это Вершинин звонит из Сегежи, — прикрыв трубку ладонью, пояснил Куприянов. — Сам вызвался проинспектировать и проводить в дальнюю дорогу партизанскую бригаду под командованием Григорьева. Ты ведь знаешь, сколько в неё вошло отрядов, на одной руке пальцев не хватит…

— Я всё понял, Сергей Яковлевич. Так и должно быть! В дождик ушли? К счастью это, к счастью, вот увидишь, не зря в народе живёт эта примета. От меня передал боевой привет мстителям нашим, орлам карельским? Ну, вот и славно. Всё у тебя? До связи. Возвращайся к утру, о Пленуме не забыл? Будь.

Куприянов молча постоял с телефонной трубкой в руке, потом прошёлся по старой ковровой дорожке, посерьёзнел, глянул в окно — там сеял мелкий, неласковый, совсем осенний дождь. Резко потянув за две верёвочки, спускающиеся сверху, зашторил окно, включил настольную лампу под зелёным колпаком. На груди его засветился, зажелтел начищенный орден Ленина и тёмно-красный значок депутата.

— У меня в душе прямо духовой оркестр заиграл, — отгоняя какие-то мысли, улыбнулся Куприянов, садясь за стол. — Я ведь об этом походе доложил Василевскому. Он одобрил, похвалил даже. Пора, говорит, и вам, карелам, разворачиваться, хватит комариных укусов, надо так дать лахтарям по зубам, чтоб искры из глаз посыпались. В общем, лето хоть и холодное, но для захватчиков будет жарким. А мы ещё севернее отряды двинем по финским тылам. Во будет музыка! Правда ведь?