На пути к рассвету - [23]

В Русском музее у нас уроки были. Нас водил преподаватель литературы. Сколько знал! Бывают же такие люди. О ком ни спроси, про какое произведение ни заговори, — он на память сразу начинает. Два месяца ходили — он как-то договорился, и с нас платы не брали. Потом раза два в Эрмитаж водил и так рассказывал, что у меня с глаз словно пелена спала. Мне до этого стыдно было глядеть на голых, которые на картинах, а как он тонко объяснил и про красоту тела, и про мифы, про легенды. Я-то думала, что это старые художники озорничали или для толстопузых буржуев старались, по их заказу… Водил он нас и по тем улицам, где ступала нога Пушкина, показывал дом, где жил бедный страдалец, ездили мы и на место, где поэта ранил француз. Погоревали мы там с Валей Клещовой в сторонке, жену его пожурили за то, что не уберегла гордость России. Сказывают, ветреная она была, а он в ней души не чаял. Вот и станешь думать, как жить. Может, надо не пускать любовь в сердце, пусть она уголёчком тлеет, а не пожаром полыхает?

Анна осторожно вытянула руку из Алёшиной ладони, поправила отсыревшие волосы, глянула на него долгим пристальным взглядом.

— Зябко, может пойдём? — спросила она и, не ожидая ответа, продолжала. — Так люблю на лодке кататься, я тут утречком, когда плавала, присмотрела на том берегу челнок, да неведомо, чей он. Без вёсел, воду вычерпаем, а погрести можно и дощечкой какой, нам рекорды не ставить. В Пушкине на царском пруду катались. Страшно подумать — каких-то всего тридцать лет назад царские дочки с кавалерами развлекались, а теперь мы хозяйничаем, прионежские девушки. Нас из Шелтозерского района было человек пять, на следующий год приехали ещё Маша Анхимова, Катя Андрушова. Уже я их водила по музеям да по театрам. Билеты на спектакли нам давали в учебной части, иногда профком платил.

Помнить буду всю жизнь драму «Мария Стюарт», очень переживала я после того, как побывала в Летнем саду на постановке «Сожжение Джордано Бруно». Ходили и на весёлые, смотрела «Свадьбу в Малиновке», все хохочут, а мне не смешно чего-то. И на фильмах Чарли Чаплина мне было стыдно, хотелось крикнуть — ну над чем вы смеётесь, над горем людским смеётесь, над бедностью обездоленных! Валентину мою словно кто щекочет, я её одергиваю, а она своё заладила — посмотри, весь зал корчится от смеха.

Кинофильмов не пересчитать, сколько пересмотрено: «Ущелье Аламасов», «Истребители», «Горный марш» — там один вражина из маузера свои инициалы выбивал, выстреливал пулями на стенке вагона. Я потом тоже из мелкашки пыталась на стрельбище, да не очень вышло, хотя в Ленинграде я получила уже взрослый большой значок «Ворошиловского стрелка». К маме увезла, там оставила.

Однажды был у нас культпоход в кинотеатр на Невском проспекте, показывали «Ленин в 1918 году». Ильича играл замечательный артист Борис Щукин. Так здорово у него всё выходило — ну, прямо живой Ленин. Закончился фильм, и вдруг в зале перед экраном появился этот самый Щукин, уже без грима, в другом, конечно, костюме. Что тут сотворилось, мы все ладони отбили, еле он нас успокоил. Рассказывал, как всё узнавал про Ленина, как изучал его походку, жесты, как голову тот любил наклонять, как учился картавить, кепку носить под Ленина. Уж так интересно говорил, так говорил! Я маме рассказывала, да она не всё понимает, ей кажется, что кино — так это всё взаправду, там настоящие те самые люди, а не актёры.

Ну, да ладно. Рядом с нами на Моховой был ТЮЗ — театр для детей. Актеры там молодые, весёлые. Мы с ними подружились, и они над нами шефство взяли — приглашали бесплатно на премьеры, драмкружок у нас вели, струнный оркестр затеяли. Вот я туда и записалась. Ходила, ходила — не столько из-за гитары, сколько из-за руководителя. Олегом его звали, высокий, глаза синие, как незабудки, русые волосы волнами.

Он мне объясняет, на какие лады пальцы класть, а я ничего не понимаю, оглохла, краснею, взглянуть на него боюсь.

По воскресеньям были танцы, Олег там всегда пропадал. Танцы я не люблю. Смешно, ей-богу. Обнимаются при всех, ну где такое есть в природе? Мне не нравилось, и всё тут, не переубедить меня. Топчутся, хихикают. Вот пляска — иное дело, как Марийка наша, тут удаль, азарт, кураж, тут характер как на ладони виден. И всё же кружилась я на танцах, было. Странно, неужто это я бегу по Кирочной белой ночью, белое платьице, белые прорезиненные балеточки, начищенные зубным порошком. Бегу на танцы, опаздываю, и жарко мне, потно, душно. Неужто это я стою, а Олег хочет обнять меня при всех, а я не знаю, куда руки деть, и упираюсь ему в грудь, а глаза мои всё вниз да вниз?

Потом началась финская война, Олег ушел добровольцем. Убили его под Выборгом. Так что не вышло у меня с первой любовью.

6

Утром Аня встала как всегда первой, прибежала на берег реки, на любимый сухой пригорок и засмеялась — внизу на песочке сушилась лодка, та самая, о которой она говорила Алёше. Её вытащили где-то час назад, она уже успела подсохнуть. Аня искупалась, растёрлась полотенцем и подалась прямиком в столовую. Алёша и Степаныч только что позавтракали, Алексей веселил собравшихся официанток, вынимая длинными узкими пальцами то у одной, то у другой из-за уха белый целлулоидный шарик. Затем он щёлкал себя по надутой щеке и доставал шарик изо рта. Увидев Анну, Алексей поперхнулся, шарик выскочил у него из рук и, мелко пританцовывая, покатился под столами, за которыми сидело несколько глазевших техников в замасленных комбинезонах.