На пути к рассвету - [16]

— Мы в училище с гаечек начинали, — улыбнулся Алёша. — Сначала гаечки, потом карты. Летать я готовился на иных самолетах, там, где роль штурмана первостатейная, мечтал попасть в полк тяжёлых бомбардировщиков, а стал воздушным извозчиком.

— Мне такой самолётик крепко нравится, — затараторила Марийка. — Маленький, ладненький, крылышки серебристые, и пахнет сладеньким, так бы и съела.

— А вам, Анечка, приглянулся наш аэроплан? — сверкнул озорными глазами Алексей.

— Пожалуйста, называйте меня Анна, — серьёзно ответила она и, увидев, как погасла улыбка на лице Алёши, добавила уже подобревшим голосом: — Хорошая машина, красивая.

— Когда мы всё же полетим, Алёша? — капризным тоном спросила Марийка.

— Серьёзное что-то нашли технари, а они машину только в хорошем виде выпустят, тем более прослышали — важное спецзадание, вас надо доставить в целости и сохранности.

— Мы согласны помогать, — сказала Анна, — как муравьи будем, приказывайте.

Но работы оказалось до обидного мало, и к вечеру они перемыли все разобранные части мотора. Марийка даже успела протереть ветошью нижние крылья самолета.

…На узле связи аэродрома, в комнате, заставленной блоками радиостанций, Анна ждала недолго, слышимость была хорошей. Андропов стал утешать Анну, просил передать всем, что запас времени ещё есть и что пока самое надёжное — ждать конца ремонта самолёта и на нём лететь дальше. Затем он сообщил, что подполковник Сычов о задержке предупреждён, Нина Лебедева в больнице, Даша Дудкова шлёт привет. В конце Андропов сказал, чтобы девушки отдыхали, повторяли задание, учили легенды.

На второй день снова ходили к самолёту, постирали лётчикам комбинезоны, на брезенте, которым укрывались, вывели бензином масляные пятна. Работу эту сделали быстро, до полудня. После обеда лётчики, собрав две неполные команды, играли на лётном поле в футбол. Марийка упросила взять её хотя бы вратарём, а через полчаса она уже бегала в защите, лихо отбивая атаки нападающих здоровенных лётчиков.

На обочине лётного поля сидели и лежали лётчики, между ними неторопливо бродил здоровенный дворняга по кличке Слесарь. Никто не знал, откуда и когда он приблудился, но все любили его за незлобливый нрав. Жил он у технарей, те и прозвали его Слесарем за то, что все бока его были замурзаны, он целыми днями ошивался среди ремонтников, которые часто, не имея в кармане комка ветоши, вытирали об него мазутные руки.

Слесарь поглядел с симпатией на Алёшу, покосился на Аню, он признавал только людей в форме, и нехотя подошел к её протянутой ладошке. Аня погладила его раз, другой по широкому плоскому лбу, по выгнутой довольной спине. Шерсть была сухая, горячая и остро пахла авиационным бензином и пылью.

Аня и Алёша, убедившись, что команда, в которой играла Марийка, начала выигрывать, незаметно ушли в сторону старого монастыря, а оттуда повернули к реке. Слесарь побрёл за ними следом, останавливаясь, глядел им в спины, наклонив набок голову.

— Я, сколько помню себя, всё на лыжах, с ноября до апреля, — тихо рассказывала Аня. — Да у нас все бегают справно. Две зимы я училась в Шелтозере, в пятом и шестом, — у нас в селе не было обучения на финском языке, ну, так мы в субботу после уроков скок на лыжи и айда домой в Житно-Ручей. Два часа — и дома на печке, а это, поди, километров семнадцать будет. Летом в лапту играем на лужку, рыбу ловим, в лес бегаем. Боры у нас знатные — всё есть, что душа пожелает.

Начинаем с морошки, у леса тянется болото, там морошечка жёлтая, вкусная, как мёд. Мама сахаром засыплет и только по праздникам подносит. Морошка отошла — поспела черника. Нилое — лес наш так называется, придём мы из него, мамка только руками всплеснёт — перемажемся ведь, губы синие, руки синие, стоим, как привидения какие. Черника в лесу долго держится, мы её и с молоком едим, толчём с мёдом на зиму, а больше сушим в русской печке. От живота, от головы помогает.

В августе малина пойдёт, вёдрами носим, папа наливку делает, мама немножко варенья сварит, немножко посушит: лесная малина у нас тут, в Карелии, — главное лекарство от простуды. Сушёную мама достанет зимой, щепотку из узелка бросит в чай — дух лесной по избе гуляет.

Глядь, и осень уже к лету подкрадывается — тут все в лес, и стар и млад, — за брусникой, за грибами. Отец лошадь запряжёт, нас на телегу посадит, мы радёхоньки. К вечеру назад — ягод целая бочка да груздей корзины три. Бывало, полный воз волнушек привезём. У нас рыжиков много, посечём, посолим бочки две-три на зиму, одну особо с груздями маленькими. Белые грибы мы сушим, но они у нас не в почёте. Эти я возила в Ленинград в общежитие, подружки радуются, как дети, а рыжиками солёными угощала, так морщились.

Ну, а уж когда осинки зажгутся красными фонариками, идём на болото за клюквицей. Долго носим, до первого снега ходим. Лишнее продадим в городе — мы, детвора, всегда себе на учебники да на сарафан ягодами зарабатывали.

У нас одна женщина на почте работает, щебетунья такая, замуж за нашего вепса вышла, сама русская, через озеро жила в Пудоже, так учила меня всяким шуткам-прибауткам. «Кошелёк доставайте, берите-покупайте ягоду-клюкву, подснежну, крупну, красную, рясную, студёную, ядрёную. Мы по кочушкам ступали, лапоточки ободрали.» В Петрозаводск поедут, за день целый воз продадут, и все к ней спешат бойкое слово послушать. А подснежна знаете почему? Самая вкусная клюква, когда первый снежок её припорошит, морозец прихватит — вино-ягода! Бывало, ещё и в конце зимы брали, снег сойдёт, а она на кочках налитая, умытая, алыми капельками горит. Берёшь в руки — пальчики холонут. В рот бросишь, языком придавишь — петь хочется. Вам интересно, Алёша, что я рассказываю? Наверное, в душе подсмеиваетесь — ни книг не знает, ни кинокартин, чтоб о театре поговорить, так она всё, как кулик, про своё болото.