На пороге Галактики - [24]

«Джон Киль… „НЛО: операция „Троянский конь“… — вдруг вспомнилось Кламонтову имя автора и название книги, насколько он знал, как раз о таких контактах. — Ну да, точно… Значит, это и есть чёрная цивилизация Сатаны, или как там её… Ну, и что делать? Срочно бежать в деканат, предупредить!“

Кламонтов единым рывком схватил с парты всё, что на ней было — зачётку, карандаш, лист бумаги, взятый им для подготовки к экзамену („Или я не брал этот лист?“ — смутно мелькнуло сомнение), и хотел было рвануться к выходу, но не удержавшись на затёкших от долгого сидения за партой ногах, наверняка упал бы, если бы не успел, выбросив вперёд руку, ухватиться за край передней парты и лечь грудью на её крышку. Гром сердца гулко отдавался в ушах. Перед глазами застыло переплетение веток с набухшими почками за окном. (И… что — им уже не раскрыться? Из-за того, что он не напишет в зачётке нецензурное слово? Нет, но разве может это быть правдой?)

„Ой, что это я? Куда собрался бежать, зачем? Что бы я сказал в деканате? О контакте с чёрной цивилизацией, об этих угрозах? Но почему — им, при чём тут они? Уж это точно воспримут как бред…“

Да, верно, так он мог бы скорее всего сойти за сумасшедшего. Вот что было бы, поддайся он мгновенному импульсу… Но всё-таки — что делать? Как разобраться в происходящем, как отличить реальность от бреда в таком состоянии?

А… если это не бред? Если Мирозданию действительно угрожает гибель? И виновен будет именно он, Хельмут Кламонтов?

Приступ тоскливого ужаса, смешанного с ощущением, что он покинут, оставлен всеми наедине с невыносимой тяжестью возможной вины, вдруг почти физически навалился на него, словно тугими обручами сдавив голову и грудь. И — чувство собственной слабости, беззащитности, будто прорвав в сознании какие-то шлюзы, хлынуло неудержимым потоком, сметая все преграды, выстроенные привычным здравым смыслом, укоренившимися стереотипами, условностями, инерцией мышления. Потребность в ком-то, кто хоть как-то мог бы объяснить происходящее, или даже лучше — был бы выше всяких обстоятельств и мог защитить его от чего-то непоправимого, непередаваемо ужасного и чудовищно непонятного — вдруг оказалась для него важнее всяких логических построений, внутренне связных и непротиворечивых теорий. Только бы он, Кламонтов, не был виновен в столь чудовищно тяжком грехе, только бы не был покинут Высшими — он готов на всё, готов принять от них любую миссию, какой бы нелепой или даже позорной она ему ни казалась…

Но… неужели это действительно так? Одно нецензурное слово в зачётке решит судьбу Вселенной? А если наоборот? И именно это слово вызовет мировую катастрофу — чего, возможно, и добивается чёрная цивилизация Сатаны? И где же Высшие? Почему в такой момент он остался один, без их совета и поддержки? И что теперь делать?

„Ты сам этого хотел. Ты слишком много возомнил о себе — и эта твоя гордыня, твоё самомнение замкнуло на тебя судьбу Вселенной…“

И вот в сознании — сломленном, смятом иррациональным ужасом — казалось, готов был рухнуть последний рубеж всего прежнего жизненного опыта, и рука с карандашом снова потянулась к зачётке. Тем более — всё равно предстояло покинуть университет, не доучившись — и уже неважно, по какой конкретно причине. К тому же вдруг мелькнула мысль (хотя не кощунственная ли?), что карандашную запись можно будет просто стереть… Но тут-то он понял: он не знает, что именно писать в зачётке. Она же теперь оформлялась исключительно на государственном языке — а он на нём ни одного нецензурного слова не знал…

„Быстро в коридор! Спросить кого-нибудь, срочно! Или нет, подожди.… Спросить… о чём?“

Кламонтов сам не успел понять, как вдруг оказался в коридоре. Но коридор был безлюден — и лишь одна его сумка по-прежнему стояла на подоконнике. Да ещё поодаль, на подоконнике другого окна, стоял портфель старосты, из которого торчали прутья метлы (при виде которых совсем некстати вдруг вспомнилось что-то про маршальский жезл в ранце у солдата)… Нет — а если бы ему тут кто-то встретился? Неужели в самом деле остановил бы его, начав спрашивать, какие слова на языке „коренной нации“ являются нецензурными? И тут же, в его присутствии, вписал одно из названных слов в зачётку?

Но — и не один же он в учебном корпусе! И — ему так нужна чья-то помощь, совет, поддержка! А вокруг — никого… Может быть, в аудиториях?

Кламонтов подбежал к ближайшей двери, рванул на себя — и застыл на месте. Он даже не успел подумать, что ожидал там увидеть — но от того, что увидел, мысли и чувства будто столкнулись в нем с почти ощутимым ударом. В аудитории, как ни в чём не бывало, проходил экзамен — за столом сидел философ, а напротив, за первой партой — староста их группы.

— Так от кого происходит земное человечество? — спросил философ.

— От Адама и Лилит… — дрогнувшим голосом ответил староста, поспешно пряча в рукав шпаргалку.

У Кламонтова от слов старосты перехватила дыхание, и всё поплыло перед глазами. Он судорожно схватился за дверную ручку, чтобы не упасть.

— Только я вот чего никак не пойму, — неуверенно продолжал староста. — На вступительных экзаменах мне тоже попален билет с вопросом о происхождении человека! И я ответил, что человек происходит от обезьяны — как полагалось тогда, по той школьной программе. II этот мой ответ был оценен на четвёрку… А теперь я не понимаю: был я тогда в принципе прав или нет?