На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД - [30]
Она родилась в Кровавое Воскресенье. Поп Гапон все по-христиански хотел устроить: пойдем, мол, к царю с молитвами, скажем ему о горе народном – он нас услышит. В назначенный час двинулась толпа к Зимнему дворцу: одни несли в руках иконы, а другие – за пазухами камни. Смели армейские кордоны, ворвались на Дворцовую площадь и атаковали каре – били бутылками, швырялись булыганами, харкали, матерились. Из углового ресторана загремели револьверные выстрелы по солдатикам. И тогда скомандовал подполковник Риман: огонь! То-то обрадовались провокаторы: не отмыться теперь Николашке от пролитой крови!
И взошла над заснеженными баррикадами Санкт-Петербурга Сонькина кровавая звезда. Вот не знал старый провизор Оскар Гертнер, что породил чудовище…
Питерский банкир Раппопорт не раз грозился пустить семью по миру. Порою приезжал в аптеку, топал ногами, визжал: «Вон!» Маленькая Сонька забивалась в угол – зыркала волчонком на толстосума.
– Ничего, – успокаивал плачущую жену Оскар Саулович. – Уедем к Захару, он за границей, пишет, хорошо устроился.
О дядюшке своем, Захаре Давидовиче Гольдберге, Сонька много чего слыхала от отца. Вроде сослали его жандармы в Туруханский край как ярого бунтовщика, а он в 1907 году бежал оттуда в тихую солнечную Швейцарию. И с тех пор живет – в ус не дует. А здесь, в России, никакой житухи нет: сплошь неурядицы. То войну с германцем затеят, то царя свергнут, то пальбу по дворцу Кшесинской учинят, то митингуют у Казанского до хрипоты: «Встанет этакий шпец на дыбенки, расправит крыленки да как заколлонтает».
Никуда не уехал старый провизор: по большевистскому указу национализировали аптеку, а банкиру Раппопорту он на порог указал. И топнула ножкой Сонька: «Вон!»
Ах, комсомольская богиня с мыловаренного завода имени товарища Карпова! Сколько раз ты с упоением пересказывала этот семейный эпизод классовой борьбы и воспроизводила революционный топ ножкой? Сколько раз гневно кричала с трибуны «Вон!» не то давно бежавшему за океан негодяю, не то всей мировой буржуазии? И сколько раз пристально смотрели на тебя глаза партийца, подбиравшего бойцов в железный отряд Чека?
Нет, не случайно оказалась Сонька за каменными стенами Большого дома на Литейном: лощеный, гладко выбритый пижон Мирон Мигберт тотчас оценил ее твердый преданный взгляд и направил на стажировку в «бригаду смерти». А там Яков Меклер, прозванный Мясником за пытки над заключенными, галантно протянул красавице тощее дело: «Ты стукни ее два раза, и она признается, а то мне, как мужчине, неудобно бить женщину».
Чекист Софья Гертнер. Фотография 1930-х годов
Что знала Сонька про свою первую жертву? Шестнадцати лет от роду бросила та Николаевский институт и ушла с красноармейцами 16-й стрелковой дивизии на Гражданскую войну. Плавала потом буфетчицей на теплоходе «Жорж Жорес» и в Нью-Йорке встречалась со своим братом Алексеем Антоновским – великолепным музыкантом, изгнанным из России в 1923 году. А еще знала, что дядя арестантки почил в бозе при марсельском монастыре кармелиток, что осталась Надежда Ивановна Суворикова одна с двумя маленькими детьми, которых после ареста матери поместили в детский приемник-распределитель НКВД. Но не дрогнуло стальное Сонькино сердце, когда внесли в кабинет узницу и усадили кое-как на стул: не могла бедная ни ходить, ни говорить толком, потому что была парализована. И топала чекистка ножкой, и кричала, и била линейкой по пальцам, и вцеплялась ногтями в женскую грудь: признавайся, что хотела «произвести на судне бактериологическое заражение путем введения в пищу бактерий». И ставила истерзанная женщина под липовым протоколом свою подпись: сначала четкую, ясную – «Суворикова», а потом исковерканную, мычащую – «Сгвырк».
– Ай да Сонька, Золотая Ножка! – восхищались в «бригаде смерти». – Займись-ка ты теперь старым хрычом Брониковским. Михельсон сказал, что его брат когда-то служил в царской свите и был близок ко двору Николая Кровавого.
Поизмывалась над Брониковским. Сначала сочинила любовную историю: будто бы этот семидесятилетний старец встретил в костеле Святой Екатерины, что на Невском проспекте, симпатичную польскую «шпионку» Погоржельскую и по слабости душевной согласился передавать ей разные секретные сведения. Затем попытала маленько: ножкой – ррраззз! Умылся старец слезами, кивнул головой: так оно, дочка, и было.
И пошли. Печник с Васильевского острова Гигашко – ррраз! Инженер с Кировского завода Козловский – ррраз! Боцман Балтийского пароходства Кейнаст – ррраз! Рабочий завода «Севка-бель» Родзевич-ррраз! Ай да Сонька – Золотая Ножка!
Мирон Мигберт от удовольствия языком цокал: у нашей «стахановки» все арестанты прямиком в Левашово, стало быть, на тот свет едут – во как надо работать! И торжественно вручил ей золотые часы – за 1937 год.
Слава про жестокую следовательницу тогда далеко за пределы Ленинграда разлетелась. В угольных копях Воркуты и на снежных сопках Магадана, в ледяных бараках Тайшета и на таежных просеках Байкало-Амурской магистрали те, кто невзначай остались живы, с ужасом вспоминали о Сонькиных зверствах и, наверное, молили Бога, чтобы не попасть к ней еще раз. Слыхали о Золотой Ножке и в Москве. Сам Лаврентий Павлович Берия, возглавив Наркомат внутренних дел, приказал заключить ее под стражу: уж слишком «знаменита»!
