На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД - [15]

И еще один встречавшийся в моей жизни был очень загадочный подозрительный человек. Это Генрихов Иван Фёдорович – старый партиец с 1917-18 годов. По моим выводам, этот человек является также участником подготовки и использования проходившей массовой операции среди националов в своих враждебных партии и Советской власти целях. На каких подозрениях основаны мои выводы в отношении этого человека?

В 1929-30 годах на Новый год я с товарищем, преданным партии партийцем Владимировым Георгием Владимировичем, проживающим и работающим в то время электромонтером в больнице им. Мечникова, зашли в ресторан по улице Комсомола, чтобы выпить по кружке пива. Там я случайно встретил этого Генрихова Ивана Фёдоровича. Подхожу к нему, чтобы поздороваться. Так он ни с того ни с сего ударил меня по лицу, обозвал кулаком и, будучи членом Ленинградского Совета, свел меня в милицию, где по его заявлению составили протокол. На следующий день вызывают меня в милицию, и этот Генрихов Иван Фёдорович отказался от своего заявления. Вот на каких подозрениях основаны мои выводы в отношении этого человека. Потому что он еще в то время способен был на липовые заявления в отношении честных людей. Сам он прекрасно знал о том, что семья моя не кулацкая, так жена его родом из той же деревни, откуда и я, и сам он некоторое время жил в этой деревне.

Улик против вышеназванных лиц у меня никаких нет. Это лишь только мои выводы, их нужно проверить, но, по-моему, они должны быть верны. Работники НКВД, я и мои товарищи

Осипов, Медведев, Алпатов ни в чем не повинные люди. Нас учили, нам приказывали, и мы честно и в назначенные сроки выполняли приказания начальства, которые шли от имени решения ЦК ВКП(б) и выполнения приказа Наркома НКВД. Ну что ж, если эта учеба и приказания были преступны, не наша в этом вина, а наша общая беда» [2].

Что ж, как видно, Петька не зря в Коммунистическом вузе имени товарища Сталина учился, не зря ума-разума набирался. Богатств, правда, не нажил, как его начальники, – ни китайского фарфора, ни княжеской мебели у него при обыске не обнаружили. Согласно протоколу, в мелюховской комнатенке, где ютилась жена с двумя детишками, «никаких вещей, кроме кровати и стола, нет» [3]. Но зато понял задним числом поумневший Петька, что был он самым настоящим штопором, коим властолюбцы открыли бутыль с кровавым вином, а затем за ненадобностью выбросили на помойку.

Список источников

1. Рапорт от 07.12.1937 г. (архивное личное дело Мелюхова П.И. № 355540).

2. Заявление Мелюхова П. И. от 13.03.1939 г. (архивное следственное дело на Мелюхова П.И. № 22260).

3. Протокол обыска от 24.01.1939 г. (там же).

Шулер

Скалят зубы пакостные франты,

Тешит их поганая мечта, —

Но придут иные музыканты,

И пойдет уж музыка не та,

И возникнет в дни отмщенья,

В окровавленные дни,

Злая радость разрушенья,

Облеченная в огни.

Фёдор Сологуб, 1914 г.

Много, ох много мытарств выпало на долю Изи Чоклина: учился в университете, картежничал, судился, четыре раза женился, дважды вылетал из Чека за шкурничество и вновь возвращался на службу… Тяжелая, мученическая жизнь была у него – не позавидуешь.

Отец нашего героя – Яков Лейбович Чоклин – мечтал стать раввином: знал назубок Талмуд и свободно говорил по-древнееврейски. Судьба распорядилась иначе: в 1894 году он женился на Этле – дочери торговца. Тесть имел бакалейную лавку и собственный дом в селе Стольничены Бессарабской губернии. Яков Лейбович был беден, и с мечтой пришлось расстаться: он стал помогать тестю наживать капитал. Через два года Этля родила мальчика. Его нарекли Израилем. Когда Изе исполнилось четыре годика, его отдали в хедер – начальную школу.

К тому времени отец, поднаучившись у тестя торговым сделкам, решил открыть собственное дело. Он уехал в Одессу, где давал частные уроки, а затем, скопив денег, приобрел большую квартиру: в семи комнатах поставил койки, которые и предоставлял для ночлега. За определенную плату, разумеется. Дело быстро пошло на лад, и вскоре вся семья перебралась в Одессу. Изя поступил в гимназию Иглицкого:

«Единственной целью и даже мечтой у отца являлось дать образование своим детям, для того чтобы мы, получив культурное ремесло, не были теми элементами, которые жестоко эксплуатировались в условиях царской России» [1].

Труды Якова Лейбовича не пропали даром: Изя окончил гимназию и подался на юридический факультет Одесского университета, а его брат Гриша поступил в консерваторию. Тут грянула Первая мировая война: студенты бросали учебу и уходили сражаться «за веру, царя и Отечество». Изя царя ненавидел, а потому воевать не хотел. Стал скакать с факультета на факультет, «чтобы не попасть на службу в царскую армию и этим самым на фронт» [1]. Жил припеваючи: пока сверстники проливали кровь и кормили вшей в окопах, он совершенствовался в картежных играх и распутничал. Так, за преферансом, под звон бокалов, в табачном дыму и встретил 1917 год.

Началась катавасия: одна власть меняла другую с молниеносной быстротой. Наконец, Врангель в последний раз призвал под российские знамена добровольцев. Брат Гриша от мобилизации уклониться не сумел: попал в Белую армию, где сошел с ума и очутился в желтом доме. Изя от службы опять отвертелся и продолжил веселое времяпрепровождение. В те смутные годы он остерегался иметь какие-либо взгляды, хотя, как утверждал позднее, «туманно-революционно был настроен, как переживший много мытарств, будучи евреем, от царского правительства» [1].