На Лиговке, у Обводного - [7]

Невестка выскочила за дверь.

— Валя! — крикнул Андрей и тоже выбежал.

Анна не шевельнулась.

— Та-ак… — проговорил Федор Иваныч, догадываясь, куда клонит жена. — Значит, решили… Я три года горбатился где-то у черта на рогах… А тут…

— Решай сам, — перебила его бессвязную речь жена и пошла к двери. — Постыдился бы.

— Ффу-у, черт… — передохнул Федор Иваныч. Нехорошо получилось. Уж очень все неожиданно. Как палкой по затылку. Хоть бы письмом предупредили, посоветовались бы. А то все по-своему, не спросясь. Схитрили. Обвели вокруг пальца. Взяли да и поднесли готовенькое. Хочешь ешь, хочешь плюйся. Но Анна! Так мечтала об этой двухкомнатной. Надо же…

Он любил свою Анну, томился без нее, скучал все эти три года, и размолвка была неприятна. Несколько дней прожили вместе молча, будто в доме покойник. Потом Федору Иванычу стало казаться, что Анна в чем-то права. Может, он сам виноват? Чего-то не так сообразил? Тешился мечтой, как ребенок игрушкой, а в жизнь не смотрел… А теперь вот… Да еще накричал, фигу показал.

Кооперативную отдали молодым. Снова все улыбались, радовались, стали готовиться к свадьбе.

Но самим жить в развалюхе стало тошно. Трудно было примириться, что по усам текло, а в рот не попало. Федор Иваныч кряхтел — да вдруг и внес предложение:

— Махнуть еще разок?

И порешили они с Анной, что он «махнет».

* * *

Теперь все было проще. Теперь он знал, куда и зачем едет, что его там ждет, на что рассчитывать, на что надеяться.

И встретили его иначе, уважительно.

— А-а-а… Федор Иваныч! С приездом.

Машину дали новенькую, необкатанную, из нее еще не выветрился заводской душок. Заработки с первых же дней пошли хорошие. На новой-то машине!

…Прошло три года. И наконец-то выбрались из старой развалюхи в новую, благоустроенную квартиру. А в старой кооперативной, из-за которой когда-то разгорелся сыр-бор, появился внук Ильюшка.

— Все хорошо, что хорошо кончается, — радовался Федор Иваныч, обнимая Анну и блаженно улыбаясь.

С Крайним Севером покончено навсегда. На всем, что там было — и на плохое, и на хорошее, — поставлен крест. Все прошло, забудется, зарастет. Время хороший лекарь.

* * *

Катерина жила на Крайнем Севере давно. Та часть ее жизни, которая у человека считается лучшей, прошла здесь. Приехала с мужем. Она только что кончила техникум, Володя — институт, распределение ему досталось сюда, оба были молоды, любили друг друга, и шалаш казался раем. Родилась Оленька, а через три года Володя умер. От воспаления легких. Лучезарное счастье рассыпалось. Наступила правда жизни. Тяжелый быт, одиночество, страх за Оленьку, за ее здоровье, за ее будущее. И тоска глухая, изнурительная тоска по Володе. Уехать бы!.. Убежать из этого холодного, сурового края, где борьба за существование не отвлеченное понятие. Но куда? Нет у нее никого, кроме Володи. Один Володя. И то только в горьких воспоминаниях. Есть мама, но она не любит признаваться, что у нее взрослая дочь. Молодящаяся вдовушка была несказанно рада, когда Катенька выскочила замуж и судьба унесла ее за тридевять земель. На телеграмму, в которой ее поздравили с внучкой, ответила не скоро. Бабушка!.. Подумать только. Пережив случившееся, прислала десять рублей с припиской: купите девочке, что найдете нужным. Как будто здесь, в глухом таежном поселке, за четыреста километров от железной дороги, можно найти то, что нужно. Долго Катя держала в руках почтовое извещение — не вернуть ли обратно?

— Вернуть! — решил Володя. — Что за подачки? Проживем и без них.

Володиных родителей Катя видела всего два раза. На свадьбе — и то издали — и на вокзале, когда они провожали Володю. На невестку они не смотрели, близко не подходили… После смерти Володи прислали письмо:

«Уважаемая! Не знаем Ваших планов на будущее и, не собираясь что-либо советовать, вмешиваться в Вашу жизнь, предлагаем одно — отдайте внучку нам. Мы люди обеспеченные, и девочке у нас будет не в пример лучше, чем где-то в условиях случайной жизни. Ваша судьба не устроена…»

Над этим письмом она проплакала всю ночь. Даже по имени не назвали. «Уважаемая»… За что они ее так? Разве она виновата, что они с Володей полюбили друг друга? Разве она виновата, что Володя умер? За что же? Где справедливость? Кому это надо, что она осталась одна? Совсем одна… Что делать? Может быть, и верно — отдать Оленьку? Что она здесь увидит, услышит, в этом таежном поселке из нескольких избушек? Там благоустроенные квартиры, школы, театры, а здесь даже отхожее место одно на всех, дощатое. Самой ей отсюда не выбраться. Куда она денется? Кто она такая? «Экономисточка». Сидит на учетной картотеке, цифирки разносит по графам.

Поселок был опорным пунктом геологической партии. Через него уходили в тайгу и в него возвращались из тайги геологи, геодезисты, строители, дорожники. Одни искали золото, какие-то минералы, другие заполняли на картах «белые пятна», третьи пробивали трассы будущих дорог, четвертые выбирали удобные места под новое жилье, электростанции, новые опорные базы.

Уходили или возвращались, в поселке звенели гитары, бутылки, стаканы, пелись песни. Здоровые молодые парни отмечали «командировку». Если уходили в тайгу, прощались с цивилизацией: поселок — последняя крыша над головой. Впереди два-три месяца — спальный мешок, костер и голубое или звездное небо. Если возвращались из тайги — радовались человеческому жилью, бане, кровати с чистым бельем. Такие дни для Катерины были беспокойными. Тянуло к людям, к молодым, веселым, бесшабашным: